Читать книгу "Старик и ангел - Александр Кабаков"

Она осторожно опустилась, аккуратно запахнула халатик, поставила стул рядом с постелью спасенного, взяла его левую руку в свои две, принялась осторожно, одним пальцем гладить тыльную сторону его ладони, целовать ее, снова гладить…

Миленький-любименький, я с тобой, я тебя люблю, все будет хорошо, не бойся, все будет хорошо, все у нас уже хорошо…

Когда он заснул, она тихонько освободила его кисть, встала, удостоверилась, что на мониторе зигзаги довольно ровные, что давление сто десять на семьдесят пять и что дыхание ритмичное, — чтобы в этом убедиться, она приложила свое маленькое ухо к его запекшимся губам.

Потом она снова села на стул и тоже заснула.

Закончив свои подлые переговоры, спали m-me Chapoval-Kuznetzoff и полковник ФСБ Михайлов П.И. — она в своей квартире, откуда даже после депортации холодильника не выветрилась полностью омерзительная вонь, а он на стуле, как и Таня, но в больничном коридоре, выполняя функции простого охранника.

А капитан Сенин, полукровный брат нашего героя, и вовсе спит в гараже, на развернутой в лист картонной коробке от казенного виски. Уходить домой смысла нет, потому что, короче, в любой момент, блин, могут вызвать. А в салоне спать нельзя — обутым Сенин типа не засыпает, а разутым навсегда погубит автомобиль, потому что запах реально не выветрится. Вот и мучается практически на полу.

Спят все преподаватели кафедры сопротивления материалов. Заведующему кафедрой Руслану Эдуардовичу снится, что он еще маленький, пяти лет, и что отец учит его обращаться с «калашниковым». А другим преподавателям снятся метод начальных параметров и определение твердости по Брюнелю.

Спят женщины, имена которых уже и не вспомнишь, много их было. Вот ту, из комитета комсомола, как звали?.. Нет, не вспомнишь. Ну, Любу, конечно, вспомнишь, это было не просто так. А остальных… Да Бог с ними, пусть спят.

Нездоровым сном пьющих людей спят журналисты.

Спят Инструктор и Инспектор. По очереди — один спит, другой гарантирует соблюдение ПДД на всей территории страны. Сидя.

Крепко спит кардиохирург, врач высшей категории, оперировавший утром Кузнецова. Он подменил на дежурстве коллегу, у которого в эту ночь многообещающая встреча, и поэтому спит в ординаторской. Прикрылся, чем попало, и спит — пушкой не разбудишь, феназепама наелся.

Все спят.

Устают люди за день-то.

Глава двадцать первая

Другая сторона медали «За заслуги третьей степени перед Отечеством»

Сергей Григорьевич Кузнецов проснулся оттого, что его левой руке стало холодно. Будучи уже опытным сердечником, он внимательно относился ко всем ощущениям, идущим от левой руки — то пальцы немеют, то предплечье ломит, то локоть крутит… Все это, как ему объяснили врачи и коллеги по болезни, встречаемые в очереди на ЭКГ или УЗИ сердца, связано с непорядками в функционировании главного органа, в котором некоторые полагают место пребывания самой человеческой души.

Вот и сейчас, почувствовав холодок в левой кисти, он проснулся в некоторой тревоге. Однако тут же все и вспомнил, увидав любимую свою, спящую на стуле, отпустив его руку и немного склонившись на сторону во сне — усталый, тяжкий сон…

«Что же я делаю, — подумал Кузнецов в ужасе и отчаянии. — Что же я жизнь этой женщине ломаю? Она еще вполне замуж может выйти за нормального доброго мужика, у нее фигура вообще как у девочки, а что лицо усталое и возле глаз морщинки, так это ее не портит нисколько… Что же ее ждет со мною, с вдребезги больным стариком, нищим пенсионером, — наверняка выпрут меня в конце концов с кафедры, сколько они ставку держать будут… Женатым и неспособным развестись — мне мадам покажет такой развод, что сразу в морг, без заезда в палату… Импотент. Вечно удрученный. К тому же этот навязчивый бред, какой-то полковник, трубы, мотоциклисты, какая-то идиотская политическая деятельность… Надо ж такому присниться! Или это психоз развивается, только не хватало кончить жизнь в дурдоме — еще хуже, чем в кардиологической реанимации… Что же я с нею делаю, скотина, как же я такую ответственность на себя беру?! Я ведь ее люблю, как никого не любил никогда. Понять невозможно, когда это произошло, и что между нами общего, и что так мгновенно случилось… Она медсестра… А я какой-никакой, но профессор, доктор наук…»

И вдруг, совершенно независимо от этих горьких, справедливых, но не вполне, мыслей, профессор Кузнецов почувствовал себя совершенно физически здоровым, даже бодрым. Как будто что-то переключилось в его изломанном, постоянно дающем сбои организме, и он сделался молодым, сильным, безмозглым и веселым.

Он встал с постели и очень осторожно уложил в нее Таню. Она висела на его ставших крепкими, как когда-то, руках, бормотала «миленький, спи», но не просыпалась — умаялась. Сергей Григорьевич укрыл свою любимую простынкой, осторожно поцеловал ее пахнущие солнцем волосы и пошел к двери.

За дверью он увидел спящего на стуле полковника Михайлова. Войдя в роль охранника, он крепко держал на коленях неположенный ему по должности «калашников» и громко сопел, как бы давая знать всем приближающимся, что сон его служебный, чуткий, и если что — мало не покажется.

Кузнецов тихонько прикрыл дверь и подошел к окну палаты. За окном был длинный сплошной балкон с облупленными перилами и осыпавшимся местами бетонным основанием. Он тянулся мимо окон всех палат, и в дальнем конце на него выходила — судя по внутренней планировке отделения, которую профессор запомнил, несмотря на свое критическое состояние, — пожарная лестница. Таким образом, все складывалось благоприятно.

Сергей Григорьевич с натугой открыл залипшее во многих слоях краски двустворчатое окно, вылез на балкон и, пригибаясь, почти бегом достиг лестницы, оказавшейся на предполагаемом месте…

Через четверть часа он уже стоял на обочине узкой дороги за проходной больницы и голосовал каждой из редко проезжавших машин. То ли странноватый вид его пугал водителей — на нем были старые кроссовки с примятыми задниками на босу ногу, широкие брюки длины три четверти из тех, которые популярны среди отпускников, отправляющихся в Турцию и Египет, и темное кашемировое пальто поверх футболки с надписью “I was born in USSR”. Вообще-то, будь так одет человек молодой, это не вызвало бы ни у кого ни малейшего удивления — по сравнению, например, с популярными в текущем сезоне цветастыми кюлотами и узенькими короткими пиджачками этот наряд был вполне нормальным. Но в сочетании с седыми редкими и растрепанными волосами Кузнецова и его старым лицом, сплошь состоящим из отеков, складок, глубоких морщин и покраснений на бескрайнем лбу, черно-синих подглазий и «вожжей» между шеей и подбородком, все это выглядело странновато.

Наконец остановилась маршрутка «Газель» с цифрами 475 на лобовом стекле и 574 — на боковом. Отъехала в сторону дверь, и Сергей Григорьевич окунулся в запах шестнадцати человек, набившихся в помещение, предназначенное для одиннадцати. Это были сплошь молодые темноволосые и смуглые мужчины с большими сумками, в очень модной, но нелепой и дешевой одежде. Все они непрерывно говорили на разных языках по мобильным телефонам, что напомнило профессору о забытом еще дома, когда его увозила скорая, мобильнике. То-то совсем другая жизнь пошла без этой штуки, подумал он, устраиваясь на сидячем месте, которое ему почтительно уступил заросший нежной и совершенно черной щетиной юноша — спиной к движению.