Читать книгу "Синдром счастливой куклы - Тори Ру"

на разметку асфальта, номера машин и обувь прохожих. Если подниму глаза — увижу свою ненавистную гимназию, Политех, где учился Баг, и ту самую высотку, с которой он отправился в первый и последний в жизни полет.

— Ну, привет… — борзеет водила, сбавляя ор Кори Тейлора, и поворачивается ко мне. Напрягаюсь, с подозрением кошусь на него, и узнавание бьет кулаком по макушке.

— Лось?.. Боже мой… Лось! — Я взвиваюсь от внезапной радости, но тут же прихожу в себя, опускаю голову и обескураженно ковыряю заусенец. Лось — самый сдержанный в проявлении эмоций чувак из банды Бага, единственный, кто нашел в себе силы пообщаться со мной после того, как тот… погиб.

— Я сразу тебя узнал… — бубнит он. — Сколько лет, сколько зим. Как ты, где ты? Я вот, видишь, в свободное от учебы время тружусь на благо общества.

— Ты крут… — Стягиваю надоевшую тряпку с лица и улыбаюсь. — Как поживают ребята?

Лось краснеет, заглядывает в зеркало заднего вида и перестраивается в крайний правый ряд.

— Холодов свалил в Москву, давненько уже. А девчонки тут… Все так же пересекаемся иногда, правда, уже без романтики. Да и карантин попортил все планы.

— А как… — Я осекаюсь. Вопрос давно изводит и гложет, но задавать его странно и стремно.

— Манька? — догоняет Лось. — Она тоже свалила. Почти сразу после… Веселая, блин, вдова. А пацаном бабка занимается. Назвали Ярославом.

Меня вдавливает в кресло, а зрение затуманивается от полчища серых мушек. Даже здесь гребаная матрица дала сбой, и ощущение чуда почти осязаемо…

— Понятно… — киваю, как китайский болванчик, и лезу в рюкзак за водой. — Хорошо, что у всех все хорошо.

— Слушай, ты можешь уделить мне примерно десять минут? — оживляется Лось, избавляясь от маски, и прячет ее в бардачке у моих коленок. — Я снимусь с рейса. У меня к тебе давнее дело, Эльф…

…Эльф — только здесь я отзывалась на это имя…

Лось уже тогда был взрослее нас и многое понимал, но и сейчас в его присутствии мне все так же мучительно неловко.

Он осуждает меня. Они все осуждают. Только у Лося хватает такта не ткнуть меня мордой в грязь.

— Не вопрос… Что за дело? — отвечаю после щедрого глотка минералки и усиленно изображаю непосредственность.

— Тут недалеко… — Он сворачивает к старым пятиэтажкам за Политехом, тормозит на стоянке в тени ясеней, глушит мотор и, пред тем как хлопнуть дверцей, поясняет:

— Подожди пять сек, ладно? Я должен тебе кое-что отдать.

Мы никогда не были друзьями — не успели ими стать, — и я теряюсь в догадках. Что же настолько важное заставило вечно отстраненного угрюмого парня со всех ног бежать к подъезду спустя три года с нашей последней встречи?

Он очень скоро возвращается, ныряет на водительское место, переводит дыхание и откидывается затылком на подголовник.

— Блин, у меня ведь были заготовлены какие-то слова на этот случай, и все вылетело из головы… Я часто бывал на крыше, Эльф. Потом, после… Приводил в порядок мысли, думал, перебирал варианты. Осознавал, что ни один из них уже не пригодится, но продолжал придумывать для него выходы. Мы все справлялись как могли. Я знаю, чего тебе все это стоило. И ребята… знают. Никто из них ни разу не сказал о тебе плохо. В общем, в один из вечеров я нашел там кое-что. Вот… — Он протягивает мне потрепанную тетрадку с оборванными уголками, и я с ужасом, омерзением и странной радостью узнаю в ней свой старый дневник…

***

Лифт с выжженными кнопками, привычно охнув, возносит меня на девятый этаж, ключ легко входит в замочную скважину, знакомая дверь поддается, я вваливаюсь в полумрак и тишину прихожей. Тут же накрывает дежавю: не было потерянных лет, я ушла утром, несколько часов назад, а теперь вернулась из ненавистной школы…

Проглатываю подкатившие к горлу слезы и с досадой отмечаю, что сюрприза не получится — было бы глупо ожидать, что мама и папа окажутся субботним вечером дома.

Избавляюсь от обуви и рюкзака и блуждаю по замершим во времени комнатам — здесь все точно такое же, как в день моего отъезда: сувениры, фото в рамочках, цветочные горшки не сдвинулись даже на миллиметр, в воздухе витает запах мятного чая и лавандовых духов.

Я все глубже вязну в иллюзорном мире.

Сейчас я войду в свою нору, открою старый ноутбук, прочитаю долгожданное сообщение от Бага и устремлюсь навстречу приключениям.

А Юра, Ярик и ребята… все они просто приснились мне…

Только зеркало в пустой родительской спальне разрушает морок — в нем отражается взрослая девушка с забитыми тату рукавами, а не потерянный несчастный подросток, живший тут когда-то давно.

Закрываюсь в душе, обильно поливаю заживающую кожу мамиными гелями и ароматными маслами, ору матерные песни и произвожу неимоверный шум. Сушу волосы чистым махровым полотенцем, натягиваю старую футболку с мультяшным кроликом и, оставляя на полу мокрые следы, тащусь на кухню.

Эти стены позволяют ненадолго превратиться в ребенка, поощряют дурацкое поведение, и я без всякого почтения лезу в холодильник.

Обнаруживаю настоящие домашние котлеты, отправляю их в микроволновку, захлебываюсь слюной и рассматриваю милый сердцу полузабытый пейзаж в окне — ржавые скелеты опор ЛЭП, черные тела градирен, трубы заводов и бетонные стены, огораживающие промзону.

Я не отсюда, я просто гость. Все уже не так остро…

Допиваю чай, загружаю посуду в посудомойку, прихватив рюкзак, ухожу в свою комнату и взбираюсь на кровать — она тоже рада меня видеть и стонет от удовольствия.

Все дела сделаны, оттягивать неизбежное больше не имеет смысла.

Расстегиваю молнию, нахожу среди шмоток заново обретенный дневник и осторожно, будто он может ужалить, кладу на пушистый плед.

Эта тетрадь должна была стать простой ученической тетрадкой одиннадцатиклассницы Литвиновой Элины, но жизнь несправедлива. Бумаге пришлось все стерпеть и навсегда сохранить исповедь девочки-изгоя несуществующему лучшему другу…

По телу проходит крупная дрожь — теперь я понимаю, чего так боялась. То самое испытание, о котором говорил Ярик, ждет меня прямо сейчас.

Если я его выдержу, перерожусь и стану гребаным сверхчеловеком… Если нет — сойду с ума, и меня ничто не спасет.

Я дотрагиваюсь до мятой обложки, переворачиваю тонкую пожелтевшую страницу, и короткие хлесткие строчки превращаются в картинки прошлого — яркого, счастливого, невыносимо болезненного…

29

Над далекой промзоной сгущаются тучи, мгновенно темнеет, взбесившийся ветер завывает в ливневках, поднимает клубы пыли, переворачивает урны, гнет деревья к земле. Сверкает ослепительная голубая молния, и гром обвалом камней обрушивается на крышу.