Читать книгу "Пройти через лабиринт - Татьяна Олеговна Воронцова"

в учении Будды, но скорее как символ крушения жизни, нежели ее торжества. Примером тому служит миф об Иксионе…»

Этот миф был ей известен. Иксион, царь лапифов – народа, который в бронзовом веке населял Фессалию, – был царем-богом, олицетворением того космического Человека, о котором в «Прашна упанишаде» говорится, что в нем все части мира удерживаются крепко, как спицы в ступице колеса. Зевс покарал его за два преступления: во-первых, за убийство тестя; во-вторых, за попытку соблазнить богиню Геру – то есть, за те два порока, желание и агрессию, которые в индуистской и буддийской философии считаются силами, творящими мировую иллюзию. Эти силы удерживают мир от разрушения, и именно их преодолел Будда, когда, сидя под деревом Бодхи, одержал победу над великим владыкой жизни по имени Кама-Мара, «Вожделение-Смерть».

«Сдается мне, они одна компания с Танталом и Сизифом», – заметила она, подсовывая Леониду бутерброд.

«Да! Да! – обрадовался он. – Ты понимаешь».

«Я просто люблю читать».

Площадку перед главным входом в Барак отмыли дочиста, не осталось ни единого пятнышка крови. Сергея с травмой колена и подозрением на сотрясение мозга поместили в лазарет. Весь вечер Аркадий провел на втором этаже, в обществе своих богатырей, но даже словом не перемолвился ни с Германом, ни с Леонидом. Ночевал он тоже там, в свободном номере, вероятно, опасаясь террористических акций.

«Рана в боку Христа, нанесенная копьем Лонгина, аналогична ране Короля-рыбака, хранителя Святого Грааля. Терновый венец – аналогия колеса бодхисаттвы из притчи о четырех брахманах, а крест – колеса Иксиона. Образ Христа-мученика (с поникшей головой, закрытыми глазами и кровью, струящейся из ран) перекликается с образом претерпевающего муки короля Грааля, а образ Христа-победителя, Христа-Логоса (с поднятой головой, открытыми глазами и гвоздями в конечностях без намека на кровь) – с образом татхагаты[17], который в случае с Христом-мучеником скрыт за его искаженным лицом как радость, которую еще только предстоит познать. Подобно бодхисаттве, он сошел в ад и, хотя церковь вернула его на землю, частичкой своей сверхъестественной сущности остался там – как Сатана».

Чтобы избежать ненужного внимания, на завтрак они явились раньше всех, но подтянувшиеся в течение следующих десяти минут оголодавшие соседи по общежитию наглядно продемонстрировали, что человеческое любопытство неистребимо и всякая борьба с ним заведомо обречена на неудачу. Сидя над своими тарелками, эти милейшие люди даже не пытались сделать вид, что едят. Ну да, здесь было на что посмотреть – Герман и Леонид выглядели как персонажи бандитского сериала, но понимание специфики ситуации не делало Нору терпимее.

«А ты знаешь, в чем состоит принцип бодхисаттвы?» – поинтересовался Герман.

«Да, и он прямо противоположен принципу будды. Всем нам время от времени приходится туго. Будда нашел выход из положения – игнорировать этот мир страданий и в конце концов просто покинуть его. Но бодхисаттва есть тот, кто остается в мире навсегда, кто учит не отрицать, а принимать мир. Согласно принципу будды, есть способ избавиться от страданий – нирвана. Согласно принципу бодхисаттвы, такого способа нет. Есть только источник в нас самих – источник способности двигаться вперед, оставаясь непоколебимыми внутри, равно принимать радость и страдания».

«И кто у нас бодхисаттва?»

«Они оба: бодхисаттва Валерия и бодхисаттва Аркадий».

«Отлично. Что же побудило бодхисаттву Аркадия съездить мне венком по морде?»

«Что побудило? – Леонид немного помолчал. – То же, что и всегда. Желание. – И добавил с мягкой улыбкой: – Желание тебя».

Герман хмурился, но не перебивал.

«Ты волнуешь его. Он хочет общаться с тобой постоянно – так, как это делаю я. Держать тебя при себе, видеть тебя, слышать тебя, дотрагиваться, возможно, заставлять тебя страдать. Ты заводишь людей, Герман. И дело вовсе не в приятной наружности. Ты, конечно, красив, но вместе с тем и ужасен. – Леонид зажег сигарету. Покачал головой, глядя на ее дымящийся кончик. – Возможно, он запрещает себе думать об этом. Возможно, у него даже имеется в запасе какая-нибудь спасительная теория для объяснения поступков, подобных тому, о котором ты упомянул. Но я не слепой. И Лера не слепая. Знаешь, что она мне сказала? Что тот самый венок, которым он хлестнул тебя по лицу, до сих пор лежит у него на подоконнике. Док не выбросил его, соображаешь? Он принес его в свой кабинет и положил на подоконник».

«Ч-черт, – медленно проговорил Герман. – И что же мне прикажете делать? Пойти снять перед ним штаны?»

Леонид затрясся от смеха.

«Меня возьми с собой! Я буду подглядывать в замочную скважину».

«Только это ничего не решит. Даже если он на это осмелится».

«А он не осмелится, – серьезно кивнул Леонид. – Он прекрасно понимает, что если однажды уступит себе… подпустит тебя слишком близко… ты войдешь в его сердце, в его кровь и превратишь его и так-то далеко не безоблачную жизнь в подлинное inferno».

В молчании они сидели за столом, а отсутствующий доктор Шадрин незримо простирался над ними, непостижимый и грозный, как Господь Саваоф. Да еще этот венок – засохший, готовый рассыпаться в пыль венок, неизвестно зачем лежащий до сих пор на его подоконнике! Аркадий не должен так поступать, не имеет права так поступать, ведь это же форменная провокация – держать в своей комнате вещь, не имеющую никакой практической ценности, к тому же утратившую первоначальный вид, каковой собственно и придавал смысл ее существованию… держать ее при себе в качестве сувенира или, лучше сказать, символа… символа либо любви, либо ненависти. Все равно что завязать узелок.

Перед ними средних размеров деревянный дом с двускатной черепичной кровлей. Четвертый по счету и снаружи почти ничем не отличающийся от предыдущих трех. Обычный жилой дом. Вокруг трава по колено. Путаясь в ней, Нора подходит к пустому темному прямоугольнику окна и, встав на цыпочки, заглядывает внутрь.

Сухая грязь, щепки, пенька и прочий мусор. Ни мебели, ни предметов домашнего обихода. А что собственно она надеялась обнаружить? Да ничего конкретного. Так… прикоснуться к прошлому, ощутить на своем лице дыхание веков. Как тогда на Большом Заяцком. Но впечатления от «там» не шли ни в какое сравнение с впечатлениями от «здесь». То место как будто наполнило Нору силой – да, силой, которой она пока еще не научилась управлять. Точно вылупившийся неделю назад из яйца дракон: крылья вроде бы есть и летать получается – с крыши на забор, – но выделывать фигуры высшего пилотажа…

– Пойдем, – говорит Герман, – здесь неподалеку есть валунный амбар с ледником. Девятнадцатый век. Тоже достаточно живописный.

От амбара, как и следовало ожидать, осталось немного. Нижняя часть стен, сложенная из валунов, подобие входной двери… напоминание о жизни, которая кипела здесь два века тому