Читать книгу "Динозавры тоже думали, что у них есть время. Почему люди в XXI веке стали одержимы идеей апокалипсиса - Марк О’Коннелл"

достигать все реже, иногда у меня получалось погрузиться в чувственный опыт звука. Он на какое-то время освобождал меня от неотступного диктата собственного внутреннего мира, рождая что-то вроде фрейдовского океанического чувства. И вот, сидя перед своей палаткой, я закрыл глаза и замедлил дыхание, стараясь сосредоточиться на ощущении воздуха, наполняющего мои легкие и покидающего их, настраиваясь на различные звуки дикой природы – далекий восторженный крик чибиса, металлический писк пролетающего комара, шепот реки, бесконечно заявляющей о своих правах, – как вдруг из ниоткуда мир был убит, уничтожен чудовищным разрывом в небе. Это был самый громкий звук, который я когда-либо слышал, хотя я скорее почувствовал его, нежели услышал: настоящая физическая сила, насилие с небес. Я открыл глаза и увидел низко над рекой – триста футов, двести, сто – реактивный самолет, несущийся ко мне на чудовищной скорости, и воображение тут же нарисовало мне единственный возможный исход – немедленное и полное уничтожение. Я увидел одинокую фигуру пилота в кабине, равнодушное забрало шлема, и я понял, что меня видели. Я услышал свой вой, скорее от восторга, чем от ужаса, а затем чудовищное видение исчезло, взмыв от воды в небо, вверх, прочь из долины, оставив только пульсирующее эхо раны рассеченного им воздуха. Я понял, что эта сцена или что-то в этом роде снились мне много раз – вой самолета, снижающегося на город, в каньон или на воду. Но в этих снах самолет всегда был коммерческим лайнером и я всегда был внутри – одинокий и застывший в ужасе, наблюдающий, как земля летит мне навстречу, огромная реальность надвигающейся смерти. Теперь я стоял на ногах, смотрел в небо, и мне казалось, что я очутился за пределами своего повторяющегося сна. Я не мог сдержать смеха, а руки дрожали, и я чувствовал себя совершенно живым и был почти физически охвачен восторгом благодарности, хотя не имел никакого преставления о том, кому или чему я мог быть благодарен.

Вот я здесь, в самом глухом месте, в котором когда-либо бывал, в погоне за каким-то полузабытым представлением о возвышенном погружаюсь в тишину природы – и все только ради того, чтобы столкнуться с апокалиптической силой военной машины. Это было похоже на мистическое и в то же время почти смехотворно сверхдетерминированное прозрение, внезапное уничтожение одного вида истины другим. (Пытаясь пойти по стопам Эмерсона[91], я столкнулся лицом к лицу с Пинчоном[92].) В конце концов я обрел возвышенное, но совершенно не в той форме, на которую надеялся: это было военно-промышленное величие, божественное насилие технологии.

Эта машина, пролетевшая прямо над моей головой и буквально взъерошившая волосы, будто любящий дядюшка, была, как я позже узнал, бомбардировщиком «Тайфун» с близлежащей базы Лоссимут на побережье Северного моря. Оттуда в то время Королевские ВВС летали на Кипр для последующих бомбардировок Сирии. Мое скромное уединение было сюрреалистически нарушено именно таким образом. Я выстроил вокруг себя священный круг из камней, чтобы создать место тишины, созерцания и общения с природой, а то, что открылось мне, было политикой в ее самой грубой форме.

Этот заповедник дикой природы, место, якобы предназначенное для того, чтобы искупить ущерб, нанесенный человеком, также было тренировочной ареной для войны. Нет такого места, где вы бы находились вне власти.

В этот момент мысль об апокалипсисе вдруг сразу обрела жесткий фокус. Конец света ожидал людей, к которым сейчас, возможно, направлялся истребитель. Они в реальности переживали все то, чем я отстраненно и абстрактно был озабочен: хрупкость политических порядков, крах цивилизации. Пять миллионов человек бежали из ужаса и хаоса своей разрушенной страны и встречались с жестокой машиной Европы и ее границ. Конец света всегда был для кого-то, где-то.

7

Единственное пристанище будущего

Чтобы узнать, как может выглядеть конец света, я отправился в Зону. Я хотел потревожить ее развалины, как она тревожила мои мысли. Я хотел увидеть то, чего не мог увидеть больше нигде, осмотреть остатки человеческой эпохи. Зона позволяла сделать это лучше, чем любое другое известное мне место. Мне казалось, что, отправившись туда, я увижу последствия конца света.

Поехать туда я планировал не один. Через пару месяцев после ретрита в Алладейле я позвонил своему другу Дилану, который жил в Лондоне. Из всех моих друзей именно он, скорее всего, согласился бы отправиться со мной на Украину без долгих сборов. Во-первых, он был сам себе хозяин и у него не было проблем с деньгами. Во-вторых, он был в эпицентре развода, дружеского, но тем не менее не без сложностей. Я пошутил, что мы с ним организуем антимальчишник: его браку приходит конец, и я тащу его на выходные в Чернобыльскую зону отчуждения. Сказав это, я тут же почувствовал дискомфорт от своей шутки и ее развязного подтекста. Будто я предлагал поездку «чисто ради прикола», или же какой-то экстремальный туризм, или, что еще хуже, какую-то сомнительную журналистскую авантюру с элементами того и другого. Но я не хотел позиционировать себя так.

– Я никому не сказал, куда еду, – сказал мне Дилан по телефону.

Я был у себя в отеле в Хитроу.

– К чему такая секретность? – спросил я.

– Мне не нужны лишние разговоры, – ответил он. – Люди сочтут меня странным.

– Я понимаю, о чем ты. От всего этого как-то этически подташнивает. У меня самого такие же проблемы, – поделился я.

– Этически подташнивает? Нет, я вообще-то про радиацию. Это может быть небезопасно.

– Ну, – сказал я, – «безопасно» не совсем подходящее слово. Я много читал об этом: пока находишься в специальных районах и не заходишь в места повышенного заражения или как там они называются, за день пребывания в Зоне отчуждения радиации получаешь меньше, чем во время трансатлантического полета.

– Не уверен, что это правда, – засомневался он. – Каков источник этого фактоида?

– Не помню, – признался я.

– Это та компания в Киеве, которая отвезет нас за деньги в Зону? – спросил Дилан.

– Возможно, они и есть источник фактоида, – согласился я.

– Понятно, – сказал он. – Просто отлично.

Я скучал по нашим разговорам, по быстрой и решительной иронии Дилана. Я видел друга гораздо реже с тех пор, как он переехал в Лондон четыре или пять лет назад и женился. Со стороны наша дружба была невероятной: я был социалистом, а он – ошеломляюще богатым предпринимателем. Будучи двадцатилетним соучредителем технологического стартапа (тогда мы были соседями по комнате в колледже), он продал его крупной американской компании видеоигр. И все же наша дружба устояла, тогда как многие другие захирели или потерпели полный крах.

Два дня