Читать книгу "Гостеприимный кардинал - Е. Х. Гонатас"

рядком мои трости. У всех них ручка в виде крюка, ни одна не заканчивается набалдашником. Самую лучшую я получил в наследство от тети Фросо. Ее ручка была костяной, из оленьего рога, с серебряным кольцом и резьбой у основания. А сама эта трость выполнена из эбенового дерева, тонкая, крепкая и изящная. Но мне она мала, потому что моя хромая тетя была низкого роста.

Наш друг пес

Я всех животных люблю: осликов, козочек, кошек, мух, уточек, курочек, бабочек, гусей, ежиков, – все они были моей лучшей компанией и отдушиной во время каникул, которые я проводил в деревне на острове. Я знаком с их особенностями и мог бы при малейшем желании, если бы не был лентяем, написать целую книгу об их поведении и образе жизни. Но странное дело – я ничего не знаю о собаках. В детстве я забрался под перевернутую лодку, лежавшую на берегу неподалеку от островного причала, под которой какая-то собака выкармливала новорожденных щенков. Она схватила меня за пятку, и ее зубы хорошенько разодрали мне ногу. Я с большим трудом спасся, тяжело раненный и чуть не лишившись ноги. C тех пор у меня остался страх и неприязнь к этим животным, а в школе нам рассказывали, что это самый верный друг и товарищ человека и что его преданность стала легендарной. И это подтверждается множеством реальных историй.

Представьте теперь мое удивление, когда я, открыв вчера утром дверь, чтобы пойти на работу, обнаружил сидящего на расстоянии полуметра от порога крупного пушистого пса бежевого окраса, который смотрел на меня безо всякого выражения. Я не мог понять, что ему от меня нужно. Еды, воды, ласки? Я бросил ему толстое печенье, которое он безо всякого аппетита взял губами – было абсолютно ясно, что он не голоден, – и исчез. Я силился разглядеть, виляет ли он хвостом в знак радости, но убедился, что у него нет хвоста – он был отрезан под корень, а косточки на его месте, под кожей, были совершенно неподвижны. Этот пес был неблагодарным и невоспитанным. Но с чего бы ему быть благодарным? Может, я пожертвовал чем-то ради него? Только из-за того, что я дал ему засохшее печенье? Я подумал еще раз и простил его.

Мысли о собаке не давали мне покоя весь день в конторе, и только поздно вечером, когда я вернулся домой ужасно уставший и лег спать, я смог выкинуть их из головы.

На следующее утро я снова проснулся с мыслями о таинственной собаке. Я, как был неумытый, побежал к двери и открыл ее. Меня снедало любопытство, окажется ли пес там. Но нет. Никого. Только пара-тройка воробьев во дворе скакали по сухим листьям, упавшим на землю из-за сильного ветра.

Но на следующий день, как только я открыл дверь, собираясь уходить, и когда я уже совсем было о нем забыл, пес снова был там, на таком же расстоянии от порога, и снова смотрел на меня своими печальными глазами. Да, глаза его были печальными, к тому же они были обрамлены двумя коричневыми пятнами, что подчеркивало меланхолию. «Эй, дружок, так не пойдет. Ты можешь мне наконец сказать, что тебе от меня нужно? Ты меня не знаешь, я тебя не знаю. Я не твой хозяин. Я не люблю собак. Тебя вот прямо сейчас могу искать те, от кого ты сбежал. Возвращайся к себе домой».

Пес не пошевелился, он был похож на статую. Он смотрел на меня своим неподвижными глазами, но сейчас мне казалось, что в их глубине я мог разглядеть сложные темные чувства. Несмотря на это, я снова дал ему большое печенье, он снова схватил его своими черными морщинистыми губами, повернулся и исчез за поворотом.

Раз в два дня я страдал от пытки появления и исчезновения собаки. Он каждый раз молча приходил, чтобы возмутить мое спокойствие, а затем бесшумно уходил. И прежде чем исчезнуть, всегда брал, не будучи при этом по всей видимости голодным, печенье. Откуда же он приходил и куда уходил? Я решил проверить. Итак, дружок, на этот раз я все про тебя разузнаю. Впереди собака, за ней иду я на некотором расстоянии. Как видно, его нисколько не смущало мое присутствие. Он вел меня по пустырям, где дети гоняли мяч. По пустынным площадям, где взмыленные лошади ждали у колодцев своей очереди, чтобы напиться. По полям, усаженным картофелем с беленькими цветочками и кустиками табака с длинными яйцевидными листьями. В конце концов он остановился перед дверью лачуги, сколоченной из жестяных листов. Тут он обернулся, посмотрел на меня и словно подал мне знак, чтобы я вошел. Сначала он, следом я, мы зашли внутрь. Одна стена лачуги, как я увидел, была выдолблена в твердой скале, и слышно было, как где-то высоко капает вода. Сырость невыносимая. Пахнет мокрой землей. Пес стоит высоко у проема и смотрит на меня. Я смотрю на него и подхожу ближе. Но почва, на которую я ступаю, скользкая. Я чувствую, как потихоньку уходит из-под ног солома вперемешку с грязью, ускользает, и я поскальзываюсь, качусь и падаю в бездну.

Пес наверху насмешливо шевелит ушами. Его глаза мечут молнии ненависти и ликования. Он радуется, видя, как я страдаю, радуется, что привел меня к погибели.

Ткани

«Выбирай, – говорит моя мать столяру, ремонтирующему шкаф, – из этих тканей. Я предлагаю тебе зеленую в клеточку. Могу сшить тебе хорошую пижаму».

Я слушаю, смотрю и завидую. Действительно, предложенная мамой ткань была самой лучшей. Порывшись в оставшихся, я наконец-то нашел отрез желтоватой ткани и для себя.

Дед

В комнате на первом этаже, у широкого пролета внешней деревянной лестницы, там, куда его поместили после болезни, чтобы удобно было ухаживать, сражался со смертью дед.

Его кровать была маленькой (ее перенесли из кладовки специально для этого случая), вероятно, это была детская кроватка его внука. Так что, несмотря на то, что дедушка был низеньким, кроватка была ему мала и ноги его свисали в пустоту. Его пепельная борода поднималась и опускалась в такт с неровным дыханием, вырывавшимся из его вдавленной груди. Карликовый золото-зеленый петушок – загадка, как он там очутился! – клевал остатки бисквита с глубокой фарфоровой тарелки.

Я подошел к деду, поцеловал ему руку и погладил лоб, горячий от жара.

– Скажи им, что мне жаль. Я не смогу к ним зайти. Но и эти добрые люди, зачем только они так торопятся?..