Читать книгу "Моя чужая жена - Ольга Карпович"

Улыбчивая журналистка о чем-то спросила председателя жюри, и камера выхватила лицо Редникова крупным планом. Сдвинув широкие темные брови, Митя, казалось, смотрел с экрана прямо на Алю.

– Верное решение принять нетрудно, — произнес Митя, отвечая на вопрос журналистки. — Обычно самой правильной бывает первая реакция, первый порыв. А вот последовать этому порыву, не удариться в сомнения и переживания бывает значительно труднее.

Репортаж кончился, мелькнула заставка прогноза погоды, и Аля, прижав ладони к щекам, побежала в свой номер, легко перепрыгивая через ступеньки.

В комнате она мгновенно скинула плетеные босоножки без задников, стянула через голову сарафан, распахнула шкаф и принялась перебирать платья. Сняла черное в пол, с разрезом до бедра и глубоким вырезом на спине, приложила к себе, подошла к зеркалу. Из круглой металлической рамы на нее глянуло скуластое кошачье лицо с лихорадочно горящими глазами.

«Что ты делаешь? Что делаешь? — схватилась за голову Аля, кинула платье на кровать. — Ведь знаешь же, все про него знаешь. Ведь сколько раз уже случалось получать от судьбы по морде. И вот опять?»

Но все равно она, вскинув руки, проскользнула в струящееся платье и придирчиво осмотрела в зеркале свое отражение.

Банкет по случаю завершения кинофестиваля был назначен на вечер. Солнце скрылось за покатыми склонами гор, сгустились сумерки, и на город опустилась пахнущая прибоем и пряностями южная темь.

Дмитрий Владимирович Редников уныло оглядел нарядно украшенный длинный зал. Прямоугольные, покрытые накрахмаленными белыми скатертями столы были придвинуты друг к другу, образуя гигантскую букву Т напротив небольшой высвеченной прожекторами сцены. Тяжелые складчатые портьеры на окнах отделяли зал ресторана от шума и суеты курортного города. Натертый паркет блестел, как водная гладь. По стенам пробегали разноцветные огни, отбрасывая загадочные тени на лица присутствующих, делая их выразительнее, моложе. Гости удобно расположились за уставленным дарами природы столом. Среди богатых закусок возвышались запотевшие бутылки с коньяком, водкой, маня присутствующих своим не местным, заграничным видом. К ним сиротливо жались разнообразные крымские вина.

Оркестр снова грянул, заглушив гул голосов еще трезвых работников киноискусства. Непринужденные разговоры за столом стихли, взгляды, за секунду до этого направленные друг на друга в поисках какой-нибудь нелепицы в костюме или прическе рядом сидящего коллеги по цеху, обратились к сцене. Аккорды, прогремев, затихли. На авансцену вальяжной походкой вышел представитель встречающей стороны — местный обкомовский деятель в черном официальном костюме, хитро улыбнулся в усы, поглядывая на притихших гостей. Он широким гостеприимным жестом обвел банкетный зал, отчего-то подмигнул притаившимся у края сцены музыкантам, прокашлялся и цепко ухватил микрофон.

– Итак, дорогие товарищи, хотелось бы подвести итоги нашего масштабного культурного мероприятия…

Редников не вслушивался в разглагольствования обкомовского массовика-затейника, рассуждавшего о бесценной роли коммунистической партии в славном советском киноискусстве. Больше всего ему сейчас хотелось подняться и выйти из этого разукрашенного зала, скрыться от подобострастных улыбок, не дожидаясь момента, когда торжественный банкет плавно перетечет в обычную пьянку с претензией на избранность и богемность.

– И, говоря о великих наших советских творцах, прославленных деятелях важнейшего из искусств, нельзя не выразить восхищения председателю нашего уважаемого жюри Дмитрию Владимировичу Редникову, — продолжал свою оду оратор.

Дмитрий скривился. К нему тут же обернулись внимающие речь гости, затрещали аплодисменты, мигнула вспышка фотоаппарата представителя местной газеты. Редников сдержанно поклонился, не поднимаясь из-за стола, но оратор не унимался:

– Не скромничайте, Дмитрий Владимирович, дорогой вы наш. Встаньте, почтите, так сказать, своим вниманием…

Редников, досадуя на навязчивого управленца, поднялся и раскланялся, холодно блеснув глазами, не в силах сдержать издевательскую усмешку. С противоположного конца стола ему восторженно хлопала затянутая в бордовый шелк Светлана, исполнительница главной роли в его последней картине.

Банкет шел своим чередом. Уже отзвучали все заранее подготовленные речи, отзвенели рюмками обязательные к исполнению тосты, оркестр заигрывал что-то лирическое, и затоптались перед сценой нетрезвые пары.

«Кажется, еще полчаса, и можно будет незаметно исчезнуть», — решил Редников, намеренно не обращая внимания на призывные взгляды Светланы.

Музыка стихла, пары разошлись… Оркестранты отдыхали, настраивая инструменты. В эту минуту стеклянные двери, ведущие с террасы в банкетный зал, распахнулись, и на пороге появилась тонкая женская фигурка в струящемся черном платье.

– Кто это? Это еще кто такая? — озабоченно прошипела Светлана.

– Может, Катрин Денев? — пьяно сощурившись, предположил сидевший рядом с ней Казначеев. — Говорили же, что она будет…

Редников вгляделся в изящный, словно выточенный талантливым скульптором силуэт, и узнал эту женщину…

Вся какофония звуков, наполняющих зал: пытающиеся перекричать друг друга голоса, хлопанье откупориваемых бутылок, звон посуды, нестройные звуки музыкальных инструментов — неожиданно стихает. В воздухе одиноко звенит последний аккорд настраиваемого саксофона.

Хрупкая черная фигурка словно застывает у ярко освещенных стеклянных дверей. Несколько секунд женщина горделиво, с вызовом оглядывает присутствующих и, заметив за столом Митю, направляется к нему. В напряженной тишине отчетливо слышен стук шпилек по навощенному паркету. В глубоком вырезе черного платья видна узкая спина незнакомки.

Митя, словно завороженный, медленно, как в немом кино, поднимается. Он выходит в центр зала. Одинокий луч софита выхватывает из темноты его белую расстегнутую на груди рубашку. Женщина приближается и, не говоря ни слова, опускает изящные руки на плечи Редникова.

Незнакомка необыкновенно хороша собой, она словно сияет нездешней, русалочьей красотой. Луч струится по широким плечам мужчины, высвечивает черные, чуть тронутые сединой на висках волнистые волосы, широкий разлет бровей, сжатые губы.

Митя вглядывается в дымчатые, зовущие, затягивающие на самое дно глаза и на секунду испытывает извечный порыв — бежать от этих насмешливых, проникающих в самую душу глаз, как от неминуемо надвигающейся беды. Но, словно вмиг утратив силу воли, лишь еле слышно произносит:

— Здравствуй, Аля!

И тут же, словно только и ждал этого сигнала, взмахивает палочкой дирижер, затягивает томительную тревожную мелодию скрипка, причитает, словно вымаливая прощение, исповедуется, рыдая и насмехаясь одновременно. И вот уже весь оркестр вступает, и звучит мелодия старинного довоенного танго «Счастье мое…».

Музыка звучит лишь для двоих, окутывает, обманывает, обволакивает. Тонкие пальцы Али легко касаются Митиного подбородка. Словно больше ей нечего скрывать, она шепчет с ангельской улыбкой: