Читать книгу "Фаворит. Том 2. Его Таврида - Валентин Пикуль"

В именах городов, им заложенных, всегда ощущался привкус давней истории – лучшей, нежели была история его жизни!

10. Непорочное зачатие

Уж сколько людских судеб перекорежила Екатерина, не раз нарушала «равновесие» Европы, но был человек, с которым не могла сладить. Это калмычка, жившая во дворце на птичьих правах, имея одну лишь обязанность: рано утречком, перед пробуждением императрицы, поставить в туалетной комнате стакан подогретой воды для полоскания рта. И вот уже двадцать лет Екатерина, слывшая «великой», не могла добиться от глупой, чтобы стакан с водою был поутру на месте.

– В следующий раз, – говорила она, – если не найду стакана с теплой водой, я тебя… замуж выдам.

Страшнее этого нельзя ничего придумать. Денька два-три вода была на месте к ее вставанию, а потом вся эта карусель крутилась в обычном порядке… Зорич не выдержал:

– Да выгони ты эту бестолочь на улицу!

– Выгоню… а с такой рожей куда она денется?

Зорич просыпался с иными заботами: что ему делать сегодня? Напиться как следует? Или созвать гусар для макао? Он смотрел, как хлопочет по комнатам, всегда в бегах и делах, Захар Зотов, слуга императрицы.

– Скажи мне, Захар, а вот те любители, что до меня тут резвились, что они делали, когда делать им было нечего?

– Да разное, сударь. Князь Орлов, к примеру, опыты разные устраивал. Однась чуть дворец не спалил. Васильчиков в подвале на токарном станке работал. Искусник был. О светлейшем, сударь, и сами знать изволите, что ни дня без трудов не живет, а Завадовский… тот на арфе играл. Очень старался!

– А что мне делать, Захар Константиныч?

– Да вы бы хоть книжку какую почитали…

Зорич назвал к себе книготорговцев столицы:

– Измерьте в моем кабинете полки, и чтобы к вечеру книги на них стояли. Все равно какие, но по размеру полок.

– На каких языках вам читать удобнее?

– На всех, какие существуют на свете…

Екатерина спасалась от него в покоях Потемкина:

– Рисунок, конечно, замечательный, но содержания в нем никакого! Я устала глупости гусарские наблюдать… А кстати, с кем это вчера Парашка Брюс кадриль открывала?

– С моим земляком – Ванюшкою Римским-Корсаковым.

– Очень изящный юноша, – сказала Екатерина. – Если тебе не трудно, князь, сделай его своим адъютантом…

Иван Николаевич Римский-Корсаков пробудился в алькове графини Брюс, принял от лакея чашку бразильского шоколада.

– Хочешь, я составлю тебе счастье? – спросила его женщина. – Като надоел этот серб, прозвонивший ей все уши своими шпорами и саблей. Теперь она мечтает о непорочном юноше. Тебе надо немножко притвориться, я тебя научу. Но, чур, бессовестный негодяй, за это я потребую от тебя платы.

– Сколько? – спросил Ванечка, допивая какао.

Как и Потемкин, он был из конногвардейцев…

* * *

Булгаков сообщил из Стамбула: интернунций Боскамп-Лясопольский отзывается королем из Варшавы за то, что проболтался перед визирем о завещании мадам Жоффрен. Станислав Понятовский, кажется, и согласен был с ее последнею волею, но прежде просил разрешения на брак у русского Кабинета. «А я не такая уж глупая, – сказала Екатерина, – чтобы не понять, чего желают в Версале…» Потемкин мечтал привлечь поляков к тем же политическим задачам, какие одинаково выгодны и России, и Польше. Но в этом случае не миновать созыва нового сейма, который наложит «не позволям» на любое решение, пусть даже мудрейшее, ибо ненависть барских конфедератов к России оставалась сильна. А кто виноват? И неужели справедлива извечная сарматская формула: «Речь Посполитая сильна раздорами?» Петербург всегда был слишком деликатен с поляками, а король Пруссии нагло рекрутировал их в свою армию. Австрия хватала новобранцев в Галиции, хотя в немецких войсках не было хуже брани: «О ты полек!» Наконец и Версаль, кажется, убедился, что Россия – единственная соседка Польши, желающая сохранить ее культуру, ее заветы и традиции…

Екатерина вдруг вызвала Завадовского из его имения Ляличи, удивив всех, и прежде всего Потемкина:

– Зачем тебе, и без того сытой, подогревать старый бульон, если ты всегда можешь сварить свеженький?

Брюсша в эти дни нашептала Потемкину:

– У меня на примете, князь, есть молодой человек с вокальными дарованиями. Изящен и непорочен. Если он понравится матушке, уж не взыщи, я с тебя плату потребую.

– За что? – обомлел Потемкин.

– За рекомендацию в его непорочности…

Украсив мундир Римского-Корсакова аксельбантом, Потемкин вручил ему букет цветов, велев следовать к императрице.

– Петь будешь потом! – сказал он ему. – А сейчас не старайся казаться чересчур умным. Матушка тебе – о философии да Вольтере, а ты ей – почем рожь на болоте… Ступай!

Екатерина, обходя офицеров, желавших ей представиться, внимательно оглядела молодого человека с цветами.

– Этот букет отнесете светлейшему…

Таков был сигнал: выбор сделан. Только теперь до Зорича дошло, что творится за его спиною. Пинком ноги отчаянный гусар расшиб двери покоев Екатерины.

– Уж если вы решили меня взрывать, – крикнул он, – так я погибну, взорвав и всех со мною… всем уши вырву!

Обнажив шпагу, он настиг князя Потемкина:

– Драться, и сейчас же! Это все твои фокусы…

Из ножен князя вылетела шпага, и мерцающий блеском кончик ее уперся в кадык на шее храброго гусара:

– Да комара мне и того больше жаль, чем тебя…

Их растащили. Потемкин направился к царице:

– Убедилась, каковы бывают нравы бивуаков гусарских? Уж если на то пошло, так конногвардейцы – шелковые…

Екатерину знобило от пережитого страха:

– Как я жила с этим дикарем? Мне жутко… Еще немного, кажись, – и во дворце моем шармютцель бы получился…

От волнения русскую перестрелку она назвала немецким «шармютцелем». Гнать Зорича из дворца боялись, дали ему время поостыть: пусть привыкнет к мысли, что не все коту масленица. Он пробовал броситься в ноги Екатерине, кричал, что отдаст ей все, что получил, лишь бы остаться при ней. Екатерина поняла, что кризис миновал. Холодным тоном женщина сказала, что более в нем не нуждается:

– Для тебя и приготовила город Шклов…

За одиннадцать месяцев своего фавора Семен Зорич, раньше рубашки не имевший, обрел: город Шклов со всеми доходами, более полумиллиона рублей, еще 80 тысяч рублей «на устройство», еще 240 тысяч рублей для оплаты долгов, 1 500 крепостных душ, земли в Лифляндии ценою в 120 тысяч рублей, бриллиантов на 200 тысяч рублей и так далее…

Тут бы и конец истории, но примчался из Лялич взмыленный Завадовский: узнав, что место, на которое он вполне рассчитывал, уже занято певцом Римским-Корсаковым, Завадовский с удивлением выговорил светлейшему: