Читать книгу "Сердце Зверя - Евдокия Гуляева"

И плакали потом тоже вдвоем, размазывая слезы по грязным лицам, не столько от боли, ведь со временем мы научились терпеть ее, не обращая внимание на бесчисленные синяки и ссадины, сколько от обиды. Именно тогда, после той, самой первой драки, я посчитал слезы слабостью. Любое проявление эмоций было теперь для меня под запретом, все, кроме бесконтрольной ярости, которая сворачивалась тугой пружиной у меня в груди, готовой вырваться наружу в любой момент, затопив все вокруг своей злостью.

Нас проверяли на прочность месяцами, монотонно изводя, долбили в одну и ту же точку, но мы продолжали стойко встречать удары, получая синяки, научились проглатывать обиду, признавая поражение, но продолжали стоять спиной к спине и давать отпор. Все точно так, день за днем и до первой победы.

И даже после нее оба съели свои эмоции, сдержав внутри, не показывая даже друг другу свою радость от первого, заслуженного триумфа…

А к ярости прибавилось бешенство, как пикантная приправа для моего зверя. Так я стал называть свои эмоции, сдерживая их, что стало для меня огромной ошибкой, потому что внутренний монстр теперь рос, как на дрожжах, питаясь ими.

Мы стали злее…

Войдя во взрослую жизнь – жестче проявляя свою жестокость. Точно также, стоя спинами друг к другу, начали выгрызать себе дорогу в столице. Рвали за себя зубами, в кровь, раздирая недругов на куски, а предателей жгли своей ненавистью до пепла забвения. Здесь появились новые «стаи», но привыкшие, мы легко расправлялись с ними, теперь сильные, циничные, не давая никому даже шанса на повторный бросок.

Спустя годы, я научился жить со своим зверем, принял его, а он, в свою очередь, признал Лизу.

Я научился делиться с ней своими эмоциями, не оголяясь, просто смотря на нее… Слов было не нужно! Такая нежная, впечатлительная, она все читала по моим глазам.

– Чей это? – врывается она в мои мысли глотком свежего осеннего воздуха.

– Наш… Я хочу, чтобы ты всегда рассказывала мне о погоде!

Вместо ответа слышу смех. Заразительный, счастливый, переполненный благодарностью, и я улыбаюсь в ответ, не скрывая перед ней своих чувств. Открытый, без панциря равнодушия и, характерной для меня, брони холодной бесчувственности.

Захожу в дом, смотря на него ее глазами…

***

Викторианский стиль преобладает в интерьере. Меблировка комнат, отделка натуральным деревом, дорогой, со вкусом подобранный текстиль – все так нравилось мне!

Как только мы зашли в большие, парадные двери, дом вдохнул. Полным, глубоким глотком воздуха, вобрав в себя наши эмоции… И принял нас, шумно выдохнув, затопив новыми ароматами счастья мое сознание.

Он был полной противоположностью современному пентхаусу, который мы занимали в столице. Более уютный, полный домашнего тепла, которое отражалось от деревянных стен, пропитанный своей историей, которую я обязательно придумаю и как-нибудь расскажу своему Зверю.

Дом поражал чистотой, и своей идеальностью. Безупречностью для меня. Все это выглядело как мечта!

Имеющий не так много комнат, удивляющий своей компактностью, имел четкое разделение на общие комнаты и территорию обслуживающего персонала. Уединенность – то, чего мне так не хватало в нашей квартире здесь была первостепенной, в избытке. Я уже представляла, как выхожу на кухню ночью, почти голой, накинув на плечи только сашину рубашку, за стаканом сока, что ему крайне понравится. Вспоминая бесчисленные дни, когда ему приходилось прикрывать меня своим телом, скрывая от неожиданно вошедших в квартиру, я многозначительно улыбнулась.

Моя улыбка была мгновенно перехвачена его цепким взглядом и отзеркалена его, полной обещаний.

Поднимаясь на второй этаж, обходя спальни, заметила отсутствие детской. Даже намека на будущее не было. Интерьер, подобранный идеально, рубил на корню мои мечты, не оставляя шанса бушующему воображению. Я не замечала в этом какого-то особенного знака или подтекста, но неприятное чувство тоски вновь кольнуло глубоко внутри, от понимания, что Саша не видит места новой жизни. Снова увидела, что ребенок что-то совершенно чужеродное этому дому, не вписывающееся в его идеальную безупречность.

Равно, как я никогда не подходила такому идеальному внешне мужчине, и дьявольски черному монстру, живущему глубоко внутри него. Я всегда была между ними, где-то в безликой середине…

Выхожу на террасу большой, хозяйской спальни, распахивая настежь двойные балконные двери, подхожу к белым мраморным перилам, перламутром переливающимся на осеннем запоздалом солнце.

Красиво!

Окидывая взглядом разросшийся парк, поражена зародившейся во мне меланхолии. Чувствую крепкие руки, обнимающие меня сзади за талию, прикрывающее спину тело, защищающее от несильного сквозняка. Тоскую, от невозможности рассказать ему о своей тайне. Потому, что боюсь… Страшусь его неготовности, неприятию.

– Всегда хотела спросить, как в твоей жизни появилась баба Маша?

Мужчина за моей спиной задумчиво хмыкнул, ближе прижав меня к себе…

– Ты познакомился с ней еще в детском доме?

– Нет. Ошибаешься. Я увидел ее лет пятнадцать назад, просящей милостыню у перехода…

Я не перебивала, затаив дыхание, боясь спугнуть неожиданную откровенность.

– Совершенно случайно, впервые за долгие годы, вынужденно спустившись в метро, увидел ее. Ранее не обращал внимания на попрошаек, а тут – словно приклеился взглядом к поникшей фигурке. Она стыдливо прятала глаза под огромной красной, связанной своими руками, шерстяной шапкой. Молчала, когда все вокруг нее галдели от просьб, рассказывая о своей трудной судьбе, протягивая руки. А она стояла. Пряча взгляд, заламывая руки, кутаясь в заношенное серое пальтишко.

– У нее нет семьи?

– Как ни странно для меня, родственники у нее есть, есть дети и даже внуки, но она была также одинока, как и я. Сирота при живой семье, брошенная подыхать, задыхаясь от своей ненужности! Я смотрел на нее, а она не глядела на меня, боясь разглядеть в моих глазах жалость. Но она не знала, что у зверя ее нет… В ней я увидел тогда себя, до крайности одинокого, не знающего сочувствия к себе.

– И как же она переехала к тебе?

– Она пожалела меня, представляешь?! Меня, стоявшего перед ней в дорогущем костюме, пальто, стоявшем, как отобранная у нее детьми, двухкомнатная квартира, циничного богача – проклятого нищего, без семьи, безумного, многоликого отшельника.

– А они, ее родственники, за столько лет вспомнили о ней?

– На удивление – нет. Но, в отличие от них, она помнит. И в этом – ее слабость. Мария Захаровна – стала частью моей жизни, заняв в ней полноценное, заслуженное место. Поразив меня своей заботой, вниманием, она стала моей жизненной необходимостью.

– Я знаю, – засмеялась я, вспомнив утреннюю пасту «Карбонара».

– Маленькая, дело не только в еде, – хохотал я, поняв лукавую улыбку, намеком, поразившую меня в самое сердце.