Читать книгу "Тысяча лун - Себастьян Барри"

Закончив эту страстную речь, он замолчал и тоже разрыдался. Я никогда не видела, чтобы законник Бриско плакал, – даже когда сгорел его дом. Я сидела и смотрела, как слезы катятся по его красному лицу. Потом он сделал могучее усилие, как человек, закрывающий ворота амбара в сильный ветер, и поправил рукой седые волосы.

– Что ж… – сказал он.

Я едва могла говорить, но должна была сообщить ему еще кое-что и потому постаралась выговорить:

– В другой раз Фрэнку Паркману сказали, что у меня есть нож, я сама ему сказала. А поскольку Джаса Джонски убили как раз ножом, а Фрэнк Паркман его друг, я думаю, потому он и считает меня виновной.

Я ожидала, что законник Бриско спросит: «А ты в самом деле виновна?» Но он промолчал.

– Он еще не говорил мне это в лицо. Он сказал только полковнику Пэртону. А я знаю, что полковник Пэртон ваш друг, мистер Бриско. Вы его угощаете своим лучшим виски, когда он приходит, но я ему не очень-то доверяю.

– Ни одному человеку нельзя доверять полностью, – произнес законник Бриско тоном мудреца. – Увы, ни одному.

Мне показалось, что при этих словах он мыслями уплыл куда-то в иные времена. Затем он изгнал эти мысли и вернулся ко мне.

– Если шериф Паркман хочет добиться осуждения, арестует тебя, заключит в тюрьму и ты предстанешь перед судом, я буду защищать тебя каждой частицей своего существа. Каждой частицей.

Он снова поднялся и налил себе в стакан еще драгоценного виски. И, обращаясь скорее к шкафчику, чем ко мне, добавил:

– Это совершенно определенно. Совершенно определенно.

Поваленное дерево порубили на куски, и строители давно уже пришли. От нового дома несся стук топоров и молотков, перекрикивались рабочие. Дело надо было делать, и я выписала ведомость на недельное жалованье и пришпилила на видное место срочные ордера, и три мальчика на побегушках, нанятые для подчистки после строительства, мчались по моей команде то туда, то сюда, выискивая наши заказы на стройматериалы, которые запаздывали или заблудились. Такая работа изгоняет почти все прочие мысли. Числа, несмотря ни на что, приносили мне обычное странное утешение.

Я попросила у законника Бриско разрешения остаться на ночь тут и не ходить домой. Он обещал узнать все, что можно, в Парисе и уехал. Стемнело, но его все еще не было. Лана Джейн Сюгру была старомодна – она поднималась с рассветом и ложилась с наступлением сумерек. Раньше это делали по нехватке ламп и свечей. У Ланы Джейн Сюгру было теперь вдоволь и того и другого, но привычка осталась. Лана Джейн любезно уложила меня с краю своей собственной кровати. На самом деле Лана Джейн почти не занимала в ней места – так, небольшой бугорок под одеялами, размером с ребенка. После беседы с законником Бриско я была пуста внутри, как тростник. И рада упасть на кровать рядом с Ланой Джейн и поддаться сну.

Наутро законник Бриско сказал, что шериф Паркман вроде бы уехал в Нэшвилль по какому-то делу, но Бриско не знал по какому. Мать Джаса Джонски уже похоронила сына. Законник Бриско поговорил с помощником шерифа Уинклом Кингом, и Уинкл сказал, что в ту ночь меня видели в городе. «Та индеаночка, в которую бедняга Джас был влюблен», – так он выразился. И в городе, похоже, только об этом и говорили. По-видимому, шериф Паркман также обсуждал свою теорию насчет ножей с любым желающим.

– Телеграф сплетен работает вовсю, – сказал законник Бриско. – Ну что ж, сплетня не закон и не доказательство. Они тебя хорошенько окружили со всех сторон и скоро с тобой разберутся. Они так думают. Посмотрим, сказала слепая крыса.

Глава двадцать вторая

Итак, у меня еще оставалось несколько дней. Все это время моя душа погружалась в бездну, в какую обычно погружаются обуреваемые страхом. Даже во сне меня преследовали несчастья. Буря ушла в сторону Арканзаса, новыми и старыми путями, и, может, дойдет даже до моей потерянной родины, теней моей матери и сестры. Мне до боли хотелось думать хоть о чем-нибудь хорошем. Теперь воздух осмелел, и солнечный свет был будто пронизан таинственными золотыми нитями. От страха мне казалось, что это высокое, широкое небо, распростертое над домом законника Бриско, золотое, как руда-обманка, сулит что-то совсем зловещее. Я тосковала по Томасу и Джону Коулу, по Пег, по Розали. Я тосковала по священной бессмыслице обычной повседневной жизни. То, что переживает олень за единый миг, узрев охотника с ружьем, я переживала в течение нескончаемых часов и дней. Я была готова к бегству, как готова была бы любая тварь в моем положении, но куда бежать – я не знала.

Благородные идеи утешали слабо. Приходит время, когда от тебя остается то, что ты есть, без прикрас. Человек про себя много воображает. В семнадцать-восемнадцать лет он много воображает о себе. Но как быстро все это смахнули прочь. Я думала о виски, который пила в тот день, о том, чего не могла вспомнить, о деяниях во тьме. Я блуждала по извилистым коридорам темноты. Порой я мельком видела лица, порой беглый луч выхватывал из темноты руки, ноги, одежду, комнату, улицу – и тьма смыкалась снова. Черная, черная тьма. Но какой проклятой, какой одинокой, какой бесприютной была я в мыслях. В самой середке сидела ранящая мысль, что я сама – причина всего, что со мной случилось. Томас и Джон Коул вознесли меня высоко, но теперь меня низвергли до моего подлинного уровня. А на этом уровне, похоже, не существовало даже горсти слов, чтобы описать его. Лохмотья никому не нужного народа. Я сидела одна в усадьбе законника Бриско и гадала: если я сожмусь до полного ничтожества – значит ли это, что я исчезну? Стану такой легкой и ничего не стоящей, что малейший ветерок унесет меня, странную невесомую оболочку, какая остается на новом листе, и будет катать и носить по сточным канавам мира.

И тут приехала Пег.

Мы с ней были одни во временном жилище Ланы Джейн Сюгру. Лана Джейн постаралась по мере сил приукрасить свой приют, хоть и временный. Это был лишь уголок, выгороженный в углу амбара. Братья Ланы Джейн натянули какие-то старые холсты, чтобы получилась комнатка, и вышло что-то уютное, похожее на типи. Даже Пег улыбнулась, войдя, хоть я и заметила, что ее явно что-то гнетет. Она захлопала в ладоши, как ребенок, и засмеялась. Счастье просто оттого, что она рядом, пронзило меня, как стрелы. Это было болезненное счастье, потому что в глубине души я знала: мои ноги увязли в трясине, меня засасывает и мне не суждено освободиться.

– Я правду говорила про две ночи назад, – сказала Пег. – Ты спала сном праведных. А часа за два до полуночи я поняла, что не могу заснуть, пошла в конюшню, оседлала мула и тихо, тише не бывает, поехала в Парис наказать этого мальчишку.

– Джаса Джонски?

– Я не могу об этом говорить, но если сейчас не расскажу, то в жизни больше не засну и дышать-то буду с трудом, – сказала она. – Я поехала в Парис наказать этого мальчишку. Я видела, как ты страдаешь. Меня вел гнев. Желание, которому я не могла противиться, – отомстить за девушку, которую я люблю, отомстить за Винону.

– Вот я, Винона, прямо перед тобой.