Читать книгу "Танцы со смертью: Жить и умирать в доме милосердия - Берт Кейзер"

– Антон, ты не считаешь, что браться за это бессмысленно? Ведь там наверху не будут меня упрекать, что я боролся недостаточно?

Оглядываясь на все последние месяцы, ему трудно удержаться от слез. Его мучает мысль, что из-за страха он может по оплошности погубить шансы на выздоровление или на улучшение своего состояния. Денно и нощно обшаривает он горизонт в поисках этой единственной крохотной точки, а тут приходят они с обманчивыми посулами химиотерапии. Ведь это оскорбительно: «Голодному, пожалуй, можно дать старый сухарь, но не ворох пустых обещаний».

Звонит телефон, и он решительно отвечает: «Нет, я сам позабочусь о погребении, и никаких разговоров. Я же знаю своего братца. Нет, детка, предоставь это мне. Всё нормально».

Сертификат на дерево

Чудесный весенний день. За завтраком читаю в газете: «Массовые захоронения в Катыни с останками 4000 польских офицеров, убитых русскими, были случайно обнаружены немецким офицером, который, осматривая в бинокль горизонт, увидел волка, который выкопал из земли на холме большую кость и с нею скрылся в лесу».

Берцовую кость? Ранним утром? Офицер глянул в восточном направлении сквозь рассветный туман и увидел там четкие силуэты волка и берцовой кости? Нужно полагать, ему уже не раз доводилось видеть берцовую кость.

Когда я появляюсь в Де Лифдеберге, Яаарсма, ухмыляясь, встает мне навстречу. Он протягивает мне Сертификат на дерево.

– Что, что? – переспрашиваю я.

– Сертификат на дерево, – повторяет он. – В связи со смертью мефроу Парментир. Вероятно, чтобы компенсировать поведение этого разнузданного племянника, ее дети в благодарность за всё, что ты сделал для их матери, распорядились, чтобы в Израиле посадили дерево от твоего имени. Вот, прочти сам.

И действительно. Пластиковая карточка, на которой псалом (I, 3) и стих из Исаии (32, 15–16), а кроме того, пояснение, где среди прочего читаю:

«Этот сертификат на дерево означает, что Израиль стал богаче на одно дерево от Вашего имени, что страна, наша страна, будет еще лучше защищена от солнца и ветра. Но и не только: деревья дают перегной и тем самым подготавливают почву для развития сельского хозяйства, садов, рощ. ‹…› Леса делают Израиль более сильным, спокойным, уверенным и счастливым. Сертификат на дерево – это благословение для Израиля и честь для Вас, от чьего имени страна еще больше зазеленеет».

Не могу скрыть своего изумления.

– Яаарсма, да помоги же ты наконец. Если я правильно понял, эти люди, очевидно евреи, предлагают мне небольшой подарок, который заключается в том, что они сами его себе и купили? И подарок этот – посаженное ими в Израиле дерево, на котором или рядом с которым теперь стоит моё успешно написанное задом наперед имя? И всё это, не спрашивая меня, хочу ли я вообще, чтобы там было посажено это дерево?

– Но разве ты не хочешь, чтобы Израиль стал более сильным, спокойным, уверенным, счастливым и к тому же зеленым?

– А, прекрати. Да этому просто невозможно поверить. Ну-ка дай прочту еще раз.

Яаарсма вдобавок высказывает пожелание:

– Будем надеяться, что анаклитической депрессии это у тебя не вызовет. А то придется еще раз перелистать Спитца и Риббл.

Люкас Хейлигерс поступил к нам со сложным переломом. Он писатель. Тут же это громогласно и объявил. Я никогда его не читал. Выглядит так, словно он не ест и пьет, а жрет и напивается. Ему около шестидесяти, но кажется, что он гораздо старше. При первой же встрече сыпет именами известных голландцев. Мне не по себе, потому что самое печальное, что он и впрямь знает их всех, хотя, возможно, и сам уже не совсем может в это поверить.

– Вы не будете возражать, если я как-нибудь позволю себе надраться? – роняет он промежду прочим.

Отвечаю, что мне это не помеха, только «правила данного учреждения предусматривают, что vomitum ethanologenicum должен убирать непосредственно vomitans».

– Ну конечно, – говорит он.

– Боюсь, что вы меня неправильно поняли. Имеется в виду, если кто наблюет, то свою блевотину сам же и вытрет. Жизнь сурова.

Разговор с Арием Вермёйленом. Он сидит на кровати с отсутствующим видом и не мигая смотрит мимо меня. Спрашиваю о его матери: не навещала ли она его? и, если она придет, не пошлет ли он ее ко мне? Да, он так и сделает.

Молчание. Я вздыхаю. Сочувствую ему, он смотрит с таким терпением!

– Что, плохо дело? – спрашиваю его осторожно.

– Да, плохо.

– Хотя, собственно, всё же немного лучше? – продолжаю я.

– Да, немного лучше.

– Эх, всегда говорю: быть бы здоровым. – Вырывается у меня, прежде чем до меня доходит, что же я такое сказал.

– Да, быть бы здоровым…

Относительно него я всегда колеблюсь: это биологическая или экзистенциальная пустота? Он отсутствует, потому что иссякают его нейроны, или потому, что боится близящегося конца?

Хотелось бы, чтобы его мать всё-таки появилась.

Страх перед человеком

Рихард Схоонховен, прибыл из больницы Хет Феем, вдовец, 55 лет, неизлечимый рак горла, неоперабелен. Его врачом был Постюма. В сопроводительной записке сестры читаю: «Уже несколько недель просит о смерти. Ответа со стороны врачей не имеется». В протоколах вижу множество результатов лабораторных исследований, рентгеновских снимков и курьезное заключение, что о прогнозе пациент информирован. И ни слова о его желании смерти. Врачи часто смотрят на это как на своего рода пролежни: не заслуживает упоминания, в данный момент не представляет проблемы, однако может еще доставить немало неприятностей.

При знакомстве со мной Схоонховен сразу же говорит:

– Доктор, я хочу умереть. Пожалуйста, помогите мне.

– Но разве врача в вашей больнице вы не просили об этом?

– Конечно просил, но им начхать на меня.

Он плачет, беспомощно взмахивая руками. Я стараюсь его утешить и звоню прямо в больницу, потому что чувствую, что эта трусливая кальвинистская шайка, эти засранцы из больницы Хет Феем хотят мне втереть очки.

Что случилось? Схоонховен попал в больницу для операции на гортани. При приеме с ним была достигнута договоренность об отказе от реанимации. Во время операции произошла оплошность: фрагмент ткани попал в трахею, это привело к остановке дыхания, закупорка оказалась трудно устранимой, через горло была введена трубка в трахею, но произошла остановка сердца, и тогда без долгих рассуждений приступили к реанимации. Могу себе это представить. В такой ситуации, разумеется, невозможно сказать: ах, оставьте, его же не нужно реанимировать. Но когда он пришел в сознание, он едва мог говорить, и трубка должна была оставаться в трахее. А поскольку мозг какое-то время оставался без снабжения кислородом, произошло повреждение коры, вследствие чего левая рука и левая нога оказались парализованы.