Читать книгу "Пташка - Уильям Уортон"

До него наконец доходит. Его глаза практически исчезают за сияющими стеклами очков. Он берет стопку бумаг, ставит ее на попа, несколько раз выравнивает края, постукивая ею по столу, затем берет папку и засовывает их туда все разом. Потом откидывается на спинку кресла.

– Ну что ж, сержант. Думаю, никому не повредит, если ты проведешь еще один день с нашим пациентом. Может, что из этого и получится, кто знает. Может, у тебя появятся какие-нибудь идеи на этот счет или ты вспомнишь что-то о его прошлом? В таком случае дай мне знать.

Вот тут я и приплетаю бейсбол. Просто не могу допустить, чтобы он сорвался с крючка.

– Знаете, сэр, тут может быть одна зацепка. Может, эта вещь покажется вам странной, но я знаю, что она постоянно тревожила вашего пациента. Видите ли, забор его дома как бы служил оградой нашей местной бейсбольной площадки. Как только кто-нибудь выбивал мяч за забор, его мать тут же цоп – и нет мяча, и никогда не отдавала. Все за это ее ненавидели. Ваш пациент жутко страдал от этого. Только и делал, что извинялся направо и налево и клялся, что найдет и вернет мячи. Составлял списки людей, чьи мячи его мать присвоила. Обещал, что когда-нибудь всем все вернет. Долгими часами разыскивал мячи повсюду – и в доме, и на чердаке, и в гараже. Вероятно, если вы сумеете заставить его мать прислать их сюда, это сможет помочь. Наверняка это снимет с его души огромный груз; кто знает, вдруг как раз это и вернет ему память?

Вайс глядит на меня так, словно я несу совершенную чушь. Потом он соображает, что такое не выдумаешь. К тому же сержанты печально известны полным отсутствием воображения. Он опять берется за папку. Начинает что-то писать. Отрывает взгляд от бумаги и смотрит на меня.

– Как давно это было, сержант?

– О, это длилось годами, сэр. Лет семь уж точно. И это самое меньшее. У нее в коллекции должна была накопиться уйма мячей.

Он записывает и бормочет что-то себе под нос. Я прикусываю язык, чтобы удержаться от смеха.

– Отлично, сержант. Если припомните еще что-нибудь в этом роде и захотите мне рассказать, приходите сразу же. Если вы заметите в его поведении здесь, в госпитале, что-то такое, о чем, по вашему мнению, я должен знать, также не стесняйтесь. А вообще продолжайте разговаривать с ним о прошлом. Вы можете невзначай задеть какую-то струнку, которая все поставит на свои места.

Теперь мои игры с этим говнюком от психиатрии закончены. Он поднимается с места. Я тоже встаю и отдаю честь. Он отвечает мне тем же, на сей раз без дураков, довольно прилично. Я делаю поворот кругом, выхожу из его кабинета и, миновав парня, исходящего слюнями, оказываюсь там, где сияет солнце.

По правде сказать, мне хочется поскорей вернуться к Пташке. Я начинаю чувствовать, что он знает о том, что я здесь. А болтовня с ним о всякой всячине помогает и мне самому гораздо больше, чем что бы то ни было. Мне жутко хочется, чтобы Пташка пришел в себя и мы взялись вместе за этого Вайса. Вот позабавились бы на пару. Вайс из числа тех людей, при виде которых во мне поднимается все самое худшее. Нужно бы пообщаться с ним подольше и попрактиковаться в искусстве владеть собой. Мне явно не хватает самообладания. Нужно этому подучиться, а то я имею шанс превратиться в самого подлого говнюка в мире.

Я шагаю по дорожке, ведущей от одного госпитального корпуса в другой, и наконец захожу в здание, где находится Птаха. При одной мысли о той истории с бейсбольными мячами я с трудом удерживаюсь от смеха. Вот будет усрачка, если его старуха до сих пор хранит те мячи и привезет их сюда. Я даже могу представить себе телеграмму, которую отправит ей Вайс:

«ПРОШУ ВЫСЛАТЬ ВСЕ БЕЙСБОЛЬНЫЕ МЯЧИ ТЧК ТРЕБУЮТСЯ ДЛЯ ЛЕЧЕНИЯ СЫНА ТЧК МАЙОР ВАЙС»

Я прямо-таки вижу их, эти две сотни старых мячей в большой коробке, присланные авиапочтой, а может быть, даже на специальном военном самолете. Пташке бы это понравилось.

Я встречаю Ринальди и рассказываю ему о визите к Вайсу. Когда я рассказываю ему о мячах, он смеется. Я просто должен был кому-то об этом рассказать. Он говорит, что Вайс наверняка пошлет за ними кого-нибудь.

Ринальди отпирает внешнюю, выходящую в коридор дверь. Услышав шум, Пташка поворачивается всем телом и смотрит на меня. Я приношу из коридора стул и устраиваюсь поудобней. Ринальди уходит, сказав, что увидит меня за обедом.

Какое-то время я просто сижу, пытаясь припомнить что-нибудь такое, о чем бы можно было поговорить. Наконец мне кое-что приходит на ум.

«Эй, Пташка! Как насчет того времени, когда мы с тобой ходили на речку кататься на коньках? Помнишь? Это еще когда они закрыли школу из-за того, что в ней, видите ли, «полопались все трубы». Припоминаешь?»

Теперь я знаю, что он меня слушает. Время от времени он косится на меня, а один раз у него на лице появляется широкая улыбка, совсем как в старые времена, и я узнаю прежнего Пташку. И продолжаю болтать.

Приходим мы в школу, а там нам заявляют, что температура уже около нуля, при этом училка физики даже не просит сказать, что по стоградусной шкале это будет минус семнадцать градусов, а отправляет всех по домам. У них даже вода в унитазах замерзла. Обратно мы идем впятером, то есть мы с Птахой и еще трое, и по дороге решаем, что отправимся кататься на коньках. А встречаться договорились на краю свалки, где шоссе пересекает железнодорожное полотно.

Кроме нас должны были прийти все те же Джим Малоуни, Билл Прентис и Рей Коннорс. И вот, когда уже почти все в сборе, нет только Билла, Пташка возьми да ляпни, что, если коснуться языком промерзшего рельса, он прилипнет так, что будет не отодрать. Джим Малоуни заявляет, что он брешет. Завязывается спор; Джим утверждает, что приложит язык и ничего не будет; Пташка пытается его отговорить, но не тут-то было, Джим настоящий ирландский ублюдок, тупоголовая задница. Он встает на колени и плашмя прикладывает теплый язык прямо к холодному рельсу. Естественно, язык примерзает. Он пытается оторвать его от металла, но ничего не получается. Мы все смеемся, Малоуни издает хныкающие звуки, а потом начинает реветь вовсю. День выдался действительно чертовски холодный.

Коннорс орет, что услышал звук идущего поезда. Мы все начинаем с воплями бегать взад и вперед вдоль полотна, делая вид, что поезд действительно приближается. Коннорс бежит вперед, хотя, конечно, только делает вид, что бежит, и кричит, что попробует помахать чем-нибудь поезду, чтобы тот остановился. Он берет палку и начинает стучать ею по рельсу, к которому припал Малоуни, имитируя звук стучащих на стыках колес. У Малоуни глаза лезут на лоб. «Эй-и-и! Эй-и-и!» – визжит он. Пташка говорит, что единственное, что может помочь, – это теплая вода. До ближайшего дома не так уж и далеко. Подбегает Коннорс и вопит, что не может остановить поезд. Мы объясняем Малоуни, что единственная теплая жидкость, которая у нас есть в данную минуту, – это наша собственная моча, расстегиваем ширинки и начинаем мочиться на его язык. Ну и зрелище, я вам доложу. Коннорс не может как следует прицелиться и писает бедному Малоуни в ухо. Я хохочу так, что у меня самого почти ничего не идет. Пташка, по-моему, вообще только делает вид.