Читать книгу "Бруклинские глупости - Пол Остер"

После этих слов дверь открылась, Драйер и Трамбелл прошли мимо отпрянувшего Руфуса, после чего он заглянул в офис и увидел патрона – тот сидел за столом, обхватив голову руками, и рыдал как ребенок. Если бы Гарри дал себе труд задуматься над случившимся, он бы понял, что эти двое неуклюже блефуют: ни притянуть его в суд, ни сдать полиции они не могут при всем желании. Как они докажут, что Гарри сознательно пытался продать поддельную рукопись, выгородив при этом самих себя? Если они знали о готовящейся фальшивке, то почему сразу не донесли на ее автора куда следует? И велика ли вероятность того, что сам фальсификатор Ян Метрополис признается в соучастии в мошенничестве? Если этот Метрополис вообще существует, в чем лично я сильно сомневаюсь. Равно как и трое названных экспертов, якобы давших заключение о его работе. Подозреваю, что Драйер и Трамбелл сами состряпали одну страницу «рукописи Готорна» и сумели убедить доверчивую жертву, что перед ним образчик высокого искусства подделки. Когда я позвонил из Вермонта, Гарри сказал мне, что у него состоялась встреча с таинственным Метрополисом, но ведь это мог быть любой самозванец! Что касается «любовного письма Диккенса», то о нем и говорить нечего. Настоящее или фальшивое, оно в любом случае не имеет прямого отношения к нашей истории. С самого начала операция по уничтожению Гарри была делом рук двоих с эпизодическим подключением третьего, с выдуманным именем. Двое не самых изощренных мошенников и их анонимный подельник. Мерзавцы, достойные друг друга.

Но задумываться в тот день Гарри был не в состоянии. Его мозг превратился в открытую рану, серое месиво, взорвавшиеся нейроны, «закоротившуюся» электрическую сеть. Как можно трезво рассуждать, когда тот, кому навсегда отдано твое сердце, только что вылил на тебя ушат грязи, оскорблений и откровенного презрения? О каком душевном равновесии можно говорить, когда этот человек и его новый «дружок» говорят тебе в лицо, что хотят обобрать тебя до нитки, а ты бессилен им противостоять? Так можно ли ругать Гарри за то, что у него затуманился разум и он поддался животной панике?

Руфус бочком вошел в офис, и тут Гарри встал из-за стола и завыл. У него не осталось слов, только звериный вой, и этот вой был так страшен, что бедного Руфуса охватила дрожь. Не замечая его, Гарри выбежал из офиса и бросился вниз по лестнице за ушедшей парочкой. Руфус в страхе двинулся следом. Внизу он увидел Гарри, который, распахнув входную дверь, выл на пороге. Возле лавки стоял желтый таксомотор с включенным счетчиком. Драйер и Трамбелл сели на заднее сиденье раньше, чем Гарри успел их догнать. Он устремился за отъехавшей машиной с криком: «Убийцы! Убийцы!» Так он бежал по Седьмой авеню, налетая на прохожих, падая и поднимаясь, до самого угла, пока такси не скрылось из виду. Руфус, стоя на пороге, наблюдал за всем этим, и глаза ему застилали слезы.

Так случилось, что в эту самую минуту из-за угла вышла Нэнси Маззучелли и увидела своего бывшего босса в плачевном состоянии: лицо апоплексическое, рот судорожно глотает воздух, рукав пиджака порван, а его всегда аккуратно уложенные волосы патлами торчат во все стороны.

– Гарри! – охнула она. – Что произошло?

– Нэнси, они меня убили, – ответил он, хватаясь за грудь и продолжая ловить ртом воздух. – Воткнули мне в сердце нож.

Нэнси прижала его к себе и ободряюще похлопала по спине.

– Не расстраивайтесь, – сказала она. – Все будет хорошо.

Какое уж там хорошо! Не успела она произнести эти слова, как Гарри издал слабый стон и обмяк у нее в руках. Она попыталась удержать его, но это оказалось ей не под силу, и они оба медленно осели на землю. Вот так в жаркий день 2000 года Гарри Брайтман, в прошлом Дункель, отец Флоры и бывший муж Бетти, испустил дух на улице Бруклина в объятиях Идеальной Матери.

Контрвыпад

Том гнал машину без остановок, не прошло и пяти часов, как мы въехали в район Парк Слоуп. Солнце начинало садиться, когда мы остановились перед букинистической лавкой. Руфус и Нэнси, обнявшись, ждали нас в полутьме спальни. В первую минуту, пока Руфус не ввел нас в курс дела, я, честно сказать, не понял, что́ она там делает, а спрашивать было как-то неловко.

Прежде всего, мы познакомили их с Люси, после чего Том усадил ее в гостиной перед телевизором. В других обстоятельствах это сделал бы я, но неожиданная встреча с И.М. так потрясла Тома, что ему понадобился тайм-аут. Бедняга, наверно, едва не хлопнулся в обморок при виде своей дамы сердца.

А вот Руфус после нашего телефонного разговора сумел более-менее взять себя в руки. Первый шок прошел, и говорил он связно, без особых пауз. Всякий раз, когда прорывались слезы, Нэнси привлекала его к себе, и он быстро успокаивался. Она и сама, кажется, была не прочь всплакнуть, но прекрасно понимала, кто здесь самый уязвимый и больше всего нуждается в участии. Слушая его тягучий рассказ с характерным ямайским акцентом, я мысленно видел тело Гарри, помещенное в морозильную камеру Методистского госпиталя, что в нескольких кварталах отсюда.

Хотя я плохо знал Гарри, но успел к нему привязаться (тут было естественное любопытство пополам с недоверием, а где-то даже восхищение). Впрочем, в обычных обстоятельствах вряд ли его смерть произвела бы на меня столь сильное впечатление. Не просто шок, не просто печаль – меня переполнял гнев. И оттого, что я все это предсказал – двурушничество Гордона Драйера, авантюру с рукописью Готорна, а на самом деле продуманное мошенничество и, наконец, месть, лежавшую в его основе, – не становилось легче. Чего стоит эта твоя проницательность, если она не способна спасти человека! Я предупреждал Гарри, но не проявил настойчивости, не употребил достаточно времени и сил на то, чтобы отговорить его от этой сделки. И вот он мертв, а его палачи на свободе и никогда не ответят за это хладнокровное убийство.

Когда Руфус окончил свой рассказ, я сразу подумал о личном возмездии. Том имел лишь смутное представление об этом конфликте; что до Руфуса и Нэнси, то они пребывали в полном неведении. Они впервые слышали имя Гордона Драйера и ничего не знали о «доблестном» прошлом Гарри, а посвящать их в эти подробности я не собирался. Зачем? Сейчас у меня была одна цель: сделать так, чтобы завтра утром никакого фургона возле букинистической лавки не было.

Я попросил у Тома ключ от офиса на первом этаже, и он машинально протянул его, думая о других материях. Только когда я уже был в дверях, он поинтересовался, зачем мне понадобился ключ.

– Так, кое-что уточнить, – туманно ответил я.

Оказавшись в офисе, я первым делом открыл ящик стола – где, как не здесь, подумал я, следует искать телефон Драйера. В случае неудачи я собирался разыскивать Трамбелла через справочную. Редкий случай – мне повезло. Внутри лежал большой конверт с налепленным сверху листком, а на нем – написанные от руки два слова: «клетушка Гордона» и телефон с кодом 917. Когда я отлепил листок и положил на стол, на конверте обнаружилась другая надпись: «Открыть после моей смерти».

Внутри я нашел двенадцать машинописных страниц – завещание, составленное адвокатской конторой «Флинн, Бернстайн и Валлеро», что на Корт-стрит, 6 июня 2000 года, за день до нашего с Гарри последнего телефонного разговора, со всеми подписями и печатями. Я пробежал глазами этот документ, и только сейчас до меня дошел смысл загадочных слов о главном ходе в его жизни, о фонтане брызг и нырке чудо-лебедя в вечность. Речь шла о завещании, которое я держал в руках. Это было, без преувеличения, нечто грандиозное и неожиданное. Свидетельство того, что Гарри слушал меня гораздо внимательнее, чем я до сих пор полагал. Хотя он и не последовал моему совету, он решил подстраховаться, исходя из того, что Гордон может его подставить, а это будет для него конец – если не физический, то моральный, который он так или иначе не сумеет пережить. Именно это он имел в виду, когда сказал мне за ужином: «Если насчет Гордона вы правы, мне так и так хана». Признать, что его лучший друг – вероломный предатель, было равносильно тому, чтобы подписать себе смертный приговор. В его мозгу две эти мысли прочно соединились. Отсюда – завещание. Это был драматичный шаг, возможно даже нервный срыв, но его желание принять меры предосторожности вполне понятны. В свете случившегося можно сказать, он проявил настоящую мудрость.