Читать книгу "Бог с нами - Александр Щипин"

Скоро Елизар заметил, что люди не просто перестали обращать на него внимание, а с интересом поглядывают в противоположную сторону: там, на другом конце сквера, появился человек, который рассказывал что-то важное. Стоя на холме, Елизар не видел его лица и не слышал слов, но по растекающейся внутри живота пустоте, этой тени воспоминания о миге, когда ножницы разрезают пуповину, — ведь известно, что после ножниц будут еще камень и бумага, бумага под камнем, триста семнадцать рублей мертвой старухи под валуном на Вознесенском проспекте, — по этой пустоте он уже понимал, что больше не сделает никого счастливым. Кто-то встал у Елизара за плечом и стал пересказывать проповедь его соперника, и эти слова были такими страшными и желанными, что никаких надежд уже не оставалось.

Не бойтесь жить, говорил человек, и вам будет нестрашно умирать. Там у вас будет лишь то, что вы успели сделать здесь. Сделать, почувствовать, пережить. Чем ярче была эта жизнь, тем полнее будет следующая. Запретите себе все и тогда проведете вечность в пустоте и мраке. Познайте боль любви, соленый вкус драки, размякшую сладость предательства, звенящую пустоту победы — и сможете выстроить из них собственный рай. Места хватит на всех, нужен лишь материал. Плач и скрежет зубовный в аду — не боль грешников, а тоска праведников, даром растративших жизнь. Укради у нищенки последние деньги: пусть она узнает новую глубину отчаяния, а ты — свежую краску стыда. Подари их богатому: пусть ты посмеешься, а он удивится твоей глупости. Потом возьми нищенку в жены и сделай ее счастливой. Убей богача и разори его детей. Построй детский приют и сожги дом престарелых. Живи. Адама и Еву прогнали из рая, когда дьявол внушил им, что есть добро и зло. Забудьте об этом разделении, вернитесь в свой сад. Срывайте одежды из мертвых коричневых листьев, пинайте упавшие яблоки с их старческими пролежнями и склеротическим румянцем, тыкайте палками безруких беспомощных змей. Чем полнее ваша коллекция чувств и воспоминаний, тем разнообразнее будут узоры в калейдоскопе вечности.

Елизар понял, что больше молчать нельзя, и снова заговорил, обращаясь к людям, еще стоявшим у подножия холма, и пытаясь докричаться до тех, что давно повернулись к другой стороне сквера. Он говорил о свете, о нравственном законе, о боге, о той боли, какую тот испытывает от нашего неубывающего зла, но чувствовал, что в его словах нет силы, что он заученными фразами повторяет чужие мысли. Елизар подумал, что он больше не знает, как разговаривать с людьми, оттого что люди вообще, люди как человечество ему не очень понятны и интересны, а их судьба не так уж для него важна. Краем сознания он успел понять, что из этого следует какой-то очень неприятный вывод, но тут же, испугавшись, отбросил эту мысль и, чтобы не думать об этом, стал смотреть на девушку внизу, одну из тех, что еще стояли недалеко от него, и теперь обращался только к ней. Елизар заметил ее, когда его еще вели через сквер: на спинке деревянной скамейки, из пазух которой бесстыдно топорщились обертки и салфетки, сидела группа молодых людей и, несмотря на ранний час, что-то пила из высоких жестяных банок. Елизар подумал тогда, что девушки в подобных компаниях часто выглядят пришельцами из других миров или как минимум принадлежащими к другому биологическому виду. Если по лицам молодых мужчин — слово «юноши» едва ли к ним подходило — если по их лицам, уже расползающимся вширь или, наоборот, неприятно заостряющимся к носу, можно было легко прочитать всю их скучную и нечистую биографию, без труда представив себе и будущее, то в ее глазах угадывались и ум, и любопытство, и какой-то внутренний свет. Как правило, через несколько лет от всего этого не остается и следа, так что вполне возможно, мы имеем дело с иллюзией, с обычным трюком сводницы-природы, помешанной на выживании и размножении, но не всегда, подумал тогда Елизар, оглядываясь назад, не всегда.

Теперь он говорил с ней одной, не видя больше никого и не пытаясь больше угадать ничьих желаний и страхов. Слова по-прежнему были чужими и непослушными, словно затекшая от неудобной позы и подламывающаяся нога, но Елизар продолжал их мять и выкручивать, выстраивая из них сначала простые, потом все более сложные конструкции, ломал их резким взмахом руки, перемешивал и заново складывал вместе, так что в конце концов, через боль, они все-таки оживали и начинали расти, разбухая и наполняясь смыслом. Солнце уже поднялось из-за деревьев и слепило Елизара, но он не мог, стоя перед всеми этими людьми, закрыться от него, поэтому только изредка прикрывал глаза, на несколько секунд погружаясь в подводный мир, терпеливо ждущий нас на изнанке век, где плывут разноцветные тела, похожие на сплющенных темной водой обитателей океанских впадин, которых уже нельзя считать рыбами или растениями и которые являются просто формой существования света и голода. В очередной раз подняв веки, он обнаружил, что изломанное призмой слезы пятно, к которому все это время обращался, давно уже не девушка со скамейки, а просто отпечаток солнца в глазу, клеймо от укола острого луча. Елизар замолчал и, уже не обращая ни на кого внимания, отгородился от солнца поднятой в пионерском салюте рукой, чтобы отыскать девушку в толпе.

Она обнаружилась на середине сквера, где паствы обоих мессий соприкасались и люди перетекали из одной толпы в другую, выбирая себе бессмертие, вступали в споры или силой уводили кого-нибудь в свой рай. Девушка была как раз в центре одной из таких потасовок: она пыталась пробраться к проповеднику калейдоскопической вечности, сделанной из насыпанного в картонную трубку земного мусора, а двое ее приятелей, к удивлению Елизара, тянули ее обратно к холму, где ждали бог и грех. В какой-то момент девушке удалось высвободить руку, ногтями которой она тут же полоснула одного из них по щеке, и тут же другой выхватил из кармана блеснувший на солнце нож. Тогда Елизар побежал.

Он бежал вниз по склону холма, почти падая и выбрасывая вперед ноги, чтобы одновременно задержать и ускорить это падение. Спуск быстро кончился, но Елизар все равно продолжал лететь по дорожке сквера, слегка набычив голову на вытянутой шее и по-девчоночьи размахивая руками. Он давно не бегал и теперь, несмотря ни на что, успел обрадоваться этому забытому ощущению от внезапно обретшего плоть воздуха, который он рассекал на части, втягивал в себя, стряхивал с пальцев рук. Елизар бежал, и толпа расступалась перед ним, давая дорогу, так что весь путь занял всего несколько секунд — от вершины холма до того мгновения, когда он на полной вскорости врезался в этих двух парней, продолжавших держать девушку, и что-то холодное скользнуло внутрь его тела. Стало больно и горячо, и Елизар, взглянув в ее лицо, сделавшееся некрасивым от борьбы и удивления, отступил назад и боком упал на землю.

Глава 15

В больнице Михаил Ильич объяснил дежурному врачу, и без того не горевшему трудовым энтузиазмом, что прекрасно себя чувствует, и, не дожидаясь Мити, отправился в общежитие. Из столовой, где, видимо, делились впечатлениями отпущенные на свободу сектанты, доносились голоса, но Миряков не стал заходить и, никем не замеченный, поднялся в свою комнату. Подставив стул, он стащил со шкафа синий пластиковый чемодан на колесиках и, развалив его на две неровные части, начал складывать туда вещи. Потом достал из-под стопки футболок паспорт и кошелек и рассовал их по карманам, предварительно пересчитав деньги. Захлопнув крышку чемодана, Миряков сел на кровать и огляделся. Потом встал, разделся догола, снова открыл чемодан и, комом бросив туда грязные вещи, переоделся во все чистое. Кошелек и паспорт он переложил в новые брюки. Подумав, Михаил Ильич достал бейсболку с эмблемой Супермэна и, переколов пластиковую застежку на другую дырку, надел на забинтованную голову. Наконец, он запер чемодан, постоял немного перед дверью, прислушиваясь, не идет ли кто-нибудь по коридору, и спустился по лестнице, держа чемодан на весу, чтобы не греметь колесиками. В вестибюле Миряков остановился и открыл один из почтовых ящиков, висевших на выложенной коричневым кафелем стене. Внутри был виден покрытый длинной белой шерстью бок какого-то огромного животного, поднимавшийся и опускавшийся в такт частому дыханию. Михаил Ильич погладил его, отчего бок на несколько секунд замер, продолжая только слегка подрагивать, прикрыл узкую дверцу ящика и, так ни с кем и не встретившись, вышел на улицу.