Читать книгу "Повороты - Алиса Юридан"

— Говорил. — Маккартни отвела глаза.

— И когда ты спрашивала, можно ли тебе уехать, могла бы сказать, куда. Или чувствовала, что я неодобрю твою одиночную поездку?

— Ну… Вообще-то, да.

Опасная милашка. Да, эта Маккартни ещё принесёт ему проблем. Только этого не хватало.

— Нехорошо, Рэйч. Нехорошо.

— Но я кое-что узнала, — попыталась оправдаться Рэйчел. — И она бы точно не стала разговаривать с тобой или с Сарой, она мне сама сказала.

— А с тобой, значит, стала? — прищурился Корнетто.

— Удивительно, но мне удалось немного её разговорить.

— Что ж, тогда выкладывай.

И Рэйчел принялась рассказывать то, что ей удалось узнать, и то, что она додумала сама. Подробности того, как ей удалось разговорить Одри, она не пересказывала — на самом деле ей стоило это немалых усилий, в том числе и душещипательного рассказа о своём отце и любви к нему, да и навыки психолога пригодились. Итак, что же они теперь имеют? История невесёлая, и многого Одри не сказала. Паркер измучена, загнана в угол собою же и сильно страдает. Она не будет ни с кем говорить, кто бы к ней ни пришёл, и полиции тоже больше не скажет ни слова. Она пыталась взять вину на себя ради человека, которого любит — она этого не сказала, но это очевидно. Но не смогла пожертвовать собой, идиотски прокололась и теперь мучается ещё больше. Всё, что она говорила Саре — полный бред. Родителей у неё давным-давно нет, а ту историю она срисовала, вероятно, со знакомых. Разумеется, Рэйчел поклялась, что никто не узнает о том, что ей говорила Одри.

— Великолепно. Очень трогательно. И кого же она пыталась защитить, по-твоему?

— Этого я не смогла узнать.

* * *

Любовь, особенно безответная — прямая дорога в ад. И она вопреки всему ступила на неё. Да, она уже одной ногой в аду, и пошла она туда добровольно. И расклад теперь один — кто бы в итоге ни заплатил за то, что случилось, она, Одри, останется в аду навсегда. Кто бы ни был виновен в случившемся, варианта только два — или она, или он. Она, кажется, по своей глупости испортила всё, что задумала, разбила вдребезги надежду его спасти. Если ей не удастся ничего предпринять, а она чувствовала, что уже не удастся, ей уже не поверят… То его у неё отнимут. Она просто не могла позволить им забрать его. Никогда.

Она, олицетворение недоверия и самостоятельности, сущность которого — одиночество и отчуждённость, боже, могла ли она подумать, что кто-то заденет её жизнь настолько, что она даже решится сесть за него в тюрьму? Это просто уму непостижимо. Но отрицать это теперь было так же бессмысленно, как и пытаться от этого избавиться. Одри словно подсадили на крепкий наркотик — крепчайший в жизни, и она была готова на всё, не требуя ничего взамен. Лишь бы не позволить им отнять его. Тюрьма — не лучшее место для человека, который стал для тебя всем. Пусть он даже и не знает об этом. И вряд ли когда-то узнает. Говорить об этом нет смысла, особенно — теперь.

Ей было всё равно, что с ней станет в тюрьме — она хотела, чтобы он остался на свободе. Эта её единственная цель, её единственное желание полностью подчинили её себе — настолько, что она не смогла достойно осуществить задуманное. И теперь она чувствовала, что мертвеет с каждой минутой, что с каждой минутой она всё ближе к тому, чтобы навсегда обосноваться в аду — и там ей самое место.

Наверное, в каждом человеке существует какой-то запас любви. Кто-то каждый день черпает из этого запаса вдохновение и силы жить, кто-то использует его несколько раз в жизни — когда встречает тех самых, как ему кажется. Одри же имела огромный запас недоброжелательности и холода, щедро пользуясь им день ото дня. Так легче. Серьёзно, так гораздо проще жить в этом мире, перенаселённом людьми. Любовь? Боже, зачем? Симпатии вполне достаточно, и то, Одри практически никогда её не испытывала. Слишком тяжёлое детство, нелёгкая юность, ранняя самостоятельность, раннее принятие важных решений, раннее разочарование в жизни и понимание того, насколько она тяжела и как несовершенен этот мир. Симпатия? Да кому она нужна? Уж точно не Одри.

И всё было так, пока она случайно не встретила его. Как оказалось, достаточно всего одной ночи, проведённой вместе, чтобы сойти с ума и умереть, а потом вроде как снова начать жить, но уже совершенно по-другому. Одри проклинала себя — вся эта чушь ей совершенно не свойственна! И никогда не была. Но потом даже она не могла больше отрицать — она полностью перестала быть собой. Её так переклинило, что больше в её жизни ничего не осталось — только он. И весь её запас любви, ни на кого не растраченный и о существовании в себе которого она и не знала, весь этот, как оказалось, огромный запас обрушился на неё.

Но выходя утром из его квартиры, Одри уже знала — она его совершенно не интересует. Она не нужна ему больше ни в каком качестве. Та ночь изменила всё для Одри, но не для него. Он был абсолютно к ней равнодушен. Ему было плевать на неё. Ощущение собственной ненужности её убивало. К тому же, он был преступником и занимался вещами, к которым она не хотела иметь никакого отношения. Никаких шансов, что они могли бы быть вместе. Но, несмотря на это, Одри уже не могла жить, просто забыв его. Ей нужно было его видеть. Слышать его голос. Невзначай касаться его руки своей рукой. Она не переставала себя проклинать, но поделать ничего не могла. Ей было нужно это. Нужно, чтобы жить.

Она могла заинтересовать его теперь только в качестве одной из тех, кто покупает у него эту отраву, и то, он даже не узнал бы её, даже не вспомнил бы. Но это была возможность с ним видеться, и она нужна была Одри.

Поэтому нечеловеческими усилиями Одри подавляла свои эмоции и внешне вела себя абсолютно равнодушно, каждый раз встречаясь с ним, чтобы купить то, что ей совершенно не нужно, на деньги, которые теперь ей были необходимы, как никогда. И добывать которые становилось всё сложнее.

Ей бы перепродавать это всё, но у неё не было сил. Да она и не хотела иметь дело с этим. А он? Он, конечно, думал, что она просто одна из сотен наркоманок, приходящих к нему за очередной порцией жизни. Только что платит исправно, не закатывает истерик, да и выглядит более здоровой.

Обычная наркоманка.

Пусть так, ей было всё равно.

Она вообще ничего уже не понимала в этой жизни и в себе. Абсолютно ничего.

Постепенно Одри осознала, что влезла в долги, которые нужно было как-то отдавать. Это осознание пришло к ней как-то резко, внезапно, оно сильно её подкосило. Но не сильнее, чем ходившая среди его покупателей новость о том, что ему грозит тюрьма. И не просто грозит, а грозит очень сильно. Одри запаниковала. Одри испугалась. А потом стала делать глупости.

Ненависть к себе за свою слабость и бессмысленную любовь к нему, страх потерять его в тюрьме, бесконечные требования вернуть долги, постоянное напряжение, попытки достать денег, покупка ненужных ей наркотиков, всё большее увязание в среде таких, как его покупатели, — всё это плохо влияло на психику Одри и её состояние. Всю свою жизнь она жила замкнутой, но нормальной жизнью. Она нечасто совершала поступки, за которые ей было бы стыдно, никому не причиняла вреда, не преступала закон. У неё была вполне обычная жизнь. А теперь она чувствовала, что свернула с привычной дороги на какую-то кривую тропинку, ведущую на отшиб жизни. Но поворот был уже слишком далеко, чтобы можно было вернуться. В итоге она сделала то, чего клялась себе никогда не делать — она попробовала ту дрянь, которой он снабжал всех нуждающихся в ней. Попробовала — и ей стало легче, чего она никак не ожидала. Как и многие, вероятно, Одри говорила себе, что никогда не подсядет на эту отраву, только ещё один раз, всего раз, чтобы разгрузить голову от сумасшедших мыслей…