Читать книгу "Рискуя собственной шкурой. Скрытая асимметрия повседневной жизни - Нассим Николас Талеб"

Институции

Но есть кое-что похуже оценки со стороны коллег: бюрократизация любой деятельности, порождающая класс новых оценщиков – университетских администраторов, которые не имеют ни малейшего понятия, чем занимается человек, зато получают «сигналы со стороны» – и становятся настоящими судьями.

Эти судьи отказываются понимать, что «престижные» публикации, осуществиться которым помогают отзывы коллег (по принципу «рука руку моет»), несовместимы с Линди – они означают всего-навсего, что некая группа влиятельных (сегодня) людей довольна вашей работой.

У точных наук даже в такой ситуации есть иммунитет к патологиям. Давайте лучше посмотрим на науки социальные. Здесь единственными оценщиками становятся ваши «коллеги», и возникает круговая порука цитат, ведущая к всяческому загниванию. Макроэкономика, например, может вырождаться в ахинею лишь потому, что макрочушь нести легче, чем микрочушь, – никто не знает, работает ваша теория или нет.

Если ваши слова безумны, вас сочтут безумцем. Но если вы собираете, скажем, двадцать человек, членов «ученого сообщества», и произносите безумные речи, которые расхваливает коллектив, появляется «оценка коллег» – и вот уже можно открывать новый факультет в университете.

Ученое сообщество, когда его не контролируют (на предмет шкуры на кону), склонно затевать ритуальную игру в публикации, цитирующие одна другую.

Пока деятельность ученых вырождалась в спортивные соревнования, Витгенштейн придерживался строго обратной точки зрения: знания – что угодно, но не спортивные соревнования. В философии побеждает тот, кто финиширует последним, говорил он.

Далее:

Все, что пахнет соревнованием, убивает знания.

В силу агентской проблемы в ряде областей вроде гендерных исследований и психологии ритуальная игра в публикации постепенно замещала настоящие исследования рассуждениями на темы, которые ученые поделили между собой, как мафия делит сферы влияния: у каждого исследователя – своя повестка дня, зависящая от того, за что именно клиенты (общество и ученики) ему платят. Непрозрачность предмета для посторонних делает причастных членами закрытого клуба. «Экономические знания» сегодня – знания не об экономике в реальном мире, а о теориях, являющихся по большей части полной чушью, придуманной экономистами. Трудолюбивые родители десятилетиями копят деньги, чтобы их чадо пошло в университет и слушало там курсы, в которых модных рассуждений больше, чем науки. Вы пашете как вол и платите за то, чтобы ваших детей учили постколониальной интерпретации критики квантовой механики.

Но есть и луч надежды. Недавние события показали, куда движется система: выпускники (им приходится работать в реальном мире) начинают урезать средства, расходуемые на фиктивные и фарсовые предметы (но не на фарсовый подход в традиционных дисциплинах). Кто-то ведь должен платить зарплату «экспертам» по макроэкономике и постколониальному гендеру. Между тем университетское образование вынуждено конкурировать с профтехучилищами. Были времена, когда изучение постколониальных теорий могло дать вам работу где-нибудь, кроме как на кассе в забегаловке. Эти времена прошли.

Вопреки собственным интересам

Убедительнее всего утверждения, защита которых может привести к потерям для спорщика, поставившего на кон всего себя; неубедительнее всего – утверждения, посредством которых человек явно (но сам того не понимая) пытается улучшить собственный статус без реального вклада в науку (подавляющее большинство научных публикаций не сообщают ничего нового, а их авторы ничем не рискуют). Но так быть не должно. Позерство понятно, людям оно свойственно. Пока содержание больше формы, вы в порядке. Оставайтесь человеком, берите столько, сколько можете, при одном условии: отдавайте больше, чем берете.

Придавайте больше значения исследованию, которое, будучи строгим, противоречит другим, особенно если его автор рискует потерять деньги и репутацию.

Более того:

Среди известных людей продавцом чуши с меньшей вероятностью окажется тот, кто спорит с другими и при этом чем-то рискует[87].

И вновь душа на кону

Депроституизация науки в конце концов произойдет следующим образом. Заставьте тех, кто хочет что-то «исследовать», проводить исследования в свободное от работы время: пусть они зарабатывают на жизнь другими способами. Самопожертвование необходимо. Нашим современникам с промытыми мозгами это может показаться абсурдным, но «Антихрупкость» приводит более чем показательные примеры того, как на протяжении истории науку двигали непрофессионалы, а точнее, люди, не любившие показухи. Чтобы их исследование стало настоящим, им нужно было сначала найти настоящую работу – или по меньшей мере потратить десять лет, работая шлифовальщиком увеличительных стекол, клерком в патентном бюро, связным мафии, профессиональным игроком, почтальоном, тюремным охранником, врачом, водителем лимузина, солдатом ополчения, страховым агентом, адвокатом, фермером, поваром в ресторане, официантом в элитном ресторане, пожарным (мой любимый случай), смотрителем маяка и так далее, – и все это время они разрабатывали свои оригинальные идеи.

Это и есть фильтр: механизм, очищающий голову от чуши. Стенающих профессиональных исследователей мне ничуть не жаль. Если говорить обо мне, я двадцать три года отдал полноценной, очень требовательной, весьма стрессовой работе – и при этом учился, занимался исследованиями и писал по ночам мои первые три книги; все это понизило (на деле – уничтожило) мой порог терпимости к ученым-карьеристам.

(Почему-то считается, что как бизнесменов мотивирует и вознаграждает прибыль, так и ученых должны мотивировать и вознаграждать почести и признание. Нет, так это не работает. Нельзя забывать, что наука – меньшинство: ее двигают вперед немногие, остальные отсиживаются в тылу.)

Линдиустойчивость науки

Ранее мы сказали, что без шкуры на кону механизмы выживания серьезно сбоят. Это касается и идей.

Карлу Попперу принадлежит концепция науки как бизнеса: она производит утверждения, которые можно опровергнуть последующими наблюдениями, но не доказать. Наука по определению строится на опровержении, не на подтверждении. Механизм фальсифицируемости абсолютно совместим с Линди (в сочетании с правилом меньшинства). Поппер говорил о статике, он не исследовал динамику и не смотрел на вещи с точки зрения риска. Наука успешна вовсе не потому, что есть правильный «научный метод», придуманный ботанами в тиши кабинетов, или «стандарт», отвечающий каким-то критериям (по аналогии с людьми, которые проходят проверку зрения, чтобы учиться в автошколе); нет, наука успешна, потому что научные идеи линдиустойчивы, иначе говоря, они подвержены своей же естественной хрупкости. Идеи тоже должны ставить шкуру на кон. Мы знаем, что идея может обмануть ожидания, не оказавшись полезной, а значит, она уязвима для опровержения временем (речь не о наивном опровержении в форме четкой министерской инструкции). Чем дольше идея с нами, чем дольше ее не опровергают, тем длиннее может быть срок ее жизни. Прочитав книгу Пауля Фейерабенда об истории научных открытий, вы увидите, что неверная идея может пережить все – кроме испытания временем. Опровергнуть это невозможно.