Читать книгу "Еврейский вопрос Ленину - Йоханан Петровский-Штерн"

Петров послал запрос относительно Бланков в Житомирский районный архив и немедленно сообщил о своем открытии Мариэтте Шагинян. Шагинян в то время было уже за 70. К этому времени она успела опубликовать три романа о Ленине. Сообщение о новонайденных документах она восприняла скептически. Идет ли в них речь об одном и том же человеке? Этот Александр Бланк где родился: в Житомире или в Староконстантинове? Она письменно выразила свои сомнения Петрову и намекнула ему, что, будучи доктором филологических наук, много времени провела в архивах, считает себя профессионалкой архивного дела, тогда как Петров — не более чем любитель.

Расстроенный Петров ответил: «У меня есть одно звание — коммунист с гражданской войны. Профессия — техник, значит — точность. Не терплю враньё в печатном слове…». Иными словами, что он коммунист еще со времен гражданской войны, что при своем техническом образовании отдает себе отчет в том, что такое научная точность, и что сам не терпит приблизительности и на дух не переносит брехню в научных публикациях. Он пригласил Шагинян приехать в Ленинград — посмотреть документы и убедиться воочию.[161]

Так Шагинян и поступила: приехала в Ленинград, изучила документы и поняла, что в них речь идет об одном и том же человеке. У нее не осталось и тени сомнения: Александр Бланк был крещеным евреем, родившимся в Староконстантинове; Мошко Бланк был ему отцом; Мария Бланк, мать Ленина, была ему дочерью. В январе 1965 г. Вера Меламедова, начальница одного из секторов Ленинградского исторического архива, помогла Шагинян снять копии с документов, однозначно свидетельствовавших о том, что братья Бланк были приняты в Медикохирургическую академию. Эти документы она взяла с собой в Москву.[162] Тем временем Петров записал в дневнике, из осторожности избегая фамилий: «Нам (т. е. мне и Шагинян) могут «заштопать рот» с дедом. Страшно!»

Дальнейшие события подтвердили его правоту. В феврале 1965 г. Михаил Штейн, ленинградский преподаватель экономики из Индустриального техникума, также выбил ходатайство, предоставлявшее ему доступ к архивным материалам. Приступив к работе в ленинградских архивах, Штейн обнаружил несколько документов о Бланках. Как и Петров до него, Штейн сообразил, что дальнейшие разыскания следует вести в Житомире. Он обратился к Давиду Шмину и Евгении Шехтман, соответственно — директору и старшему архивисту Житомирского областного архива — с просьбой помочь ему в поиске сведений о Бланках. Шмину и Шехтман удалось найти новые документы, содержавшие любопытные сведения о Мошко Бланке. Они нашли подробное описание пожара в Староконстантинове, а также обвинение староконстантиновской общины против Мошко.

Вдохновленный этими находками, Штейн также обращается к Шагинян, зная о ее давнем интересе к этой теме. Шагинян, которую Петров уже убедил в еврейском происхождении Бланков, ответила 7 мая 1965 г. из Ялты: «Я смотрю на понятие национальность абсолютно как Вы, т. е. не придаю ему ни малейшего значения, кроме фактического и исторического. Но напоминаю Вам, что моя книга “Семья Ульяновых” была изъята на 22 года, а я за нее порядком пострадала из-за того, что открыла калмыцкое прошлое в роде отца и этим воспользовались фашистские немецкие газеты в 1937 г.»[163]

Оттепель раскрепостила воображение советской интеллигенции. Охотившиеся за архивными документами во что бы то ни стало пытались сделать свои находки публичным достоянием, пренебрегая осторожностью и забыв о том, что власть начеку. Штейн подготовил статью о д-ре Александре Бланке, дедушке Ленина, и отослал ее в медицинский журнал. Шмин и Шехтман сообразили, что нашли уникальные документы о родственниках Ленина с материнской стороны, и сообщили о своих открытиях начальнику идеологического отдела Житомирского райкома партии и своему начальству в администрацию Центрального исторического архива Украины.

В свою очередь Шагинян показала копии документов о Бланке главе Института марксизма-ленинизма (бывший Истпарт) Петру Поспелову и секретарю ЦК по идеологии Леониду Ильичеву. Она крепко надеялась, что высшие партийные идеологи позволят ей использовать найденные сведения в переиздании ее книги «Семья Ульяновых». Однако в марте 1965 г. государственные и партийные боссы из Киева, Ленинграда и Житомира обратились в ЦК со своего рода предостережением, что, мол, слишком многие получили доступ к документам о родословной Ленина, в связи с этим необходимо принять срочные меры.

Незначительное ослабление контроля над архивными материалами мгновенно привело к тому, что партия утратила контроль над тем, что сама же глубоко засекретила. Всплывшие сведения о ленинской родословной оказались опаснее для партии, чем неконтролируемая ядерная реакция. Ленина трогать было нельзя. Ленин — русский. Всякое покушение на его безупречно русский образ и сомнение в чистоте его незамутненной крови было покушением на честь Коммунистической партии Советского Союза. На ее русско-арийскую сущность. К тому же независимые исследования ленинской родословной подрывали партийную монополию на ленинское наследие. Генрих Дейч, один из ведущих советских специалистов по архивному делу, отметил, что Институт истории партии беспрекословно требовал, чтобы все документы, относящиеся к Ленину, хранились только в Институте марксизма-ленинизма и нигде больше. Он остроумно добавил, что «нарушение этих правил рассматривалось как нарушение государственной тайны».[164]

По букве архивного дела, здесь, конечно, пахло «нарушением». Юрий Кондуфор, печально известный ретроград, заведующий Отделом науки и культуры ЦК КП Украины, выразился однозначно и жестко, в чем, собственно, состояло это нарушение. Он написал партийным властям Житомира, что местный архив не имел никакого права вести розыск каких бы то ни было документов, относящихся к Ленину: ни по своей инициативе, ни по просьбе отдельных исследователей. Работники архива нарушили исключительное право Института марксизма-ленинизма, и нарушителей привлекут к ответу. Кондуфор также проинформировал своих партийных коллег в Москве. Как только в идеологическом отделе ЦК поняли, что «нарушение» уже произошло и ситуация вышла из-под контроля, они немедля распорядились: всем тем, кто получил соответствующие архивные сведения, запретить эти сведения распространять; ответственных за утечку информации наказать; все документы, связанные с данным вопросом, изъять и засекретить.[165]

Через месяц после новых ошеломляющих находок житомирские власти обвинили архивистов Шмина и Шехтман в нарушении правил использования архивных документов и уволили их. Также начальство уволило Меламедову из Ленинградского исторического архива. Геннадий Белов, начальник Главного архивного управления, собрал сотрудников ленинградских архивов, сделал им выговор за утрату бдительности и порекомендовал еще больше ограничить доступ читателей к документам советского периода, в особенности сталинской поры. Не удивительно, что позднее и сам он был обвинен в потере бдительности, наказан в административном порядке и отправлен на пенсию по незначительному поводу.