Читать книгу "Рождение греческого полиса - Эдуард Фролов"

Что ты, несчастный, пищишь? Ведь намного тебя я сильнее!Как ты ни пой, а тебя унесу я, куда мне угодно,И пообедать могу я тобой, и пустить на свободу.Разума тот не имеет, кто мериться хочет с сильнейшим:Не победит он его — к униженью лишь горе прибавит!

(ibid., 207-211).

Однако Гесиод не ограничивается сетованием на нарушение сильными людьми социального порядка. Он предупреждает о божественном возмездии, о тех бедствиях, которые вездесущие и всевидящие боги посылают людям за проступки их правителей:

Целому городу часто в ответе бывать приходилось За человека, который грешит и творит беззаконье.Беды великие сводит им с неба владыка Кронион, —Голод совместно с чумой. Исчезают со света народы...

(ст. 240-243).

И ниже еще раз, с прямым указанием на виновников этих бедствий, не чтущих правды царей:

И страдаетЦелый народ за нечестье царей, злоумышленно правду Неправосудьем своим от прямого пути отклонивших.И берегитесь, цари-дароядцы, чтоб так не случилось!Правду блюдите в решеньях и думать забудьте о кривде

(ст. 260-264).

Разумеется, реакция народа не ограничивалась сетованиями и предупреждениями. Рано или поздно наставал момент, когда долго накапливавшееся недовольство выплескивалось в более или менее стихийное выступление. При этом нередко было достаточно какого-либо внешнего толчка, чтобы всколыхнуть все общество. Так, в Афинах попытка захватить тираническую власть, предпринятая в 30-е годы VII в. до н.э. аристократом-олимпиоником Килоном (см.: Her. V, 70-71; Thuc. I, 126; Plut. Sol., 12),[184] хотя и окончилась неудачей, тем не менее имела большой политический резонанс. Показав отсутствие единства в правящем сословии, шаткость традиционного порядка, она развязала политическую активность народной массы. «После этого,[185] — свидетельствует Аристотель, — в течение долгого времени происходили раздоры (συνέβη στασιάσαι) между знатью и народом» (Ath. pol., 2,1).

И ниже, характеризуя обстановку в Афинах накануне выступления Солона, Аристотель еще раз указывает на засилие знати, недовольство народа и естественный результат всего этого — социальную смуту: «Ввиду того, что существовал такой государственный порядок и большинство народа было в порабощении у немногих, народ восстал (άντέστη) против знатных. Смута была сильная (ίσχυρας δέ τής στάσεως ουσης), и долгое время одни боролись против других... » (ibid., 5, 1-2). Надо обладать поистине безграничным недоверием к античной традиции, чтобы, как это делается теперь некоторыми историками, игнорировать эти свидетельства, подкрепленные массою других данных, и отрицать накал социальной борьбы и революционный характер всей ситуации века архаики. Такую именно позицию занимает В. П. Яйленко, автор общего очерка архаической эпохи, опубликованного в составе новейшего коллективного труда о Древней Греции.[186] Мы признаем за каждым право высказывать свое мнение, сколь бы парадоксальным оно ни было, однако, со своей стороны, хотели бы воспользоваться не менее естественным правом и на возражение, коль скоро такое мнение переходит черту, отделяющую парадокс от заблуждения. Вместе с тем критическое изложение взглядов Яйленко может послужить хорошей иллюстрацией тому, к каким крайностям может привести увлечение модными сейчас среди части историков трактовками античности в примитивизирующем духе.

В самом деле, гиперкритицизм в отношении к античной традиции и принципиальный отказ от интерпретации исторического развития Греции в век архаики с позиций материалистической диалектики доведены в очерке В. П. Яйленко до степени nec plus ultra. Автор, солидаризируясь с мнением Ч. Старра и буквально повторяя его слова, подчеркивает, что «полис формировался в очень простом обществе, в котором бедные и богатые не слишком разнились друг от друга и чувствовали себя членами одного коллектива».[187] Он пытается доказать, что в архаическую эпоху у греков «разница между богатством и бедностью была минимальной» и что «имущественная дифференциация на массовом уровне в это время еще отсутствовала».[188] И он поступает вполне последовательно, когда свое «заключение об отсутствии существенной имущественной дифференциации в архаической Греции» делает основою для вывода, что «процесс возникновения и дальнейшего становления полиса происходил в основном эволюционно».[189]

Мало того, обращаясь к анализу социальной структуры архаического общества, В. П. Яйленко и здесь делает все возможное, чтобы затушевать существо исторической жизни — противостояние демоса и знати. Вслед за другим западным ученым Ю. Герлахом он готов признать, что отличительные признаки аристократизма в архаическое время сводились к «потенциально общечеловеческим свойствам», к таким моральным категориям, как обладание доблестью и стремление к славе, за которыми не скрывалось никакой сословной подоплеки.[190] Спартанскую аристократию он растворяет в тиртеевском демосе, а знатные афинские роды попросту объявляет фикцией.33 И он не устает и здесь повторять, что в архаическом греческом полисе «не было и не могло быть серьезных различий в социальном статусе отдельных групп индивидуумов» и что будто бы нет ничего естественнее заключения «об отсутствии существенных социальных различий в гесиодовском обществе и в полисе эпохи его становления».[191]