Читать книгу "Тени, которые проходят - Василий Шульгин"

Во время Гражданской войны великий князь Николай Николаевич был в Крыму. Было время, когда генерал А. И. Деникин хотел подчиниться великому князю, чтобы он встал во главе Белого движения. Меня просили доставить ему в Крым соответствующее письмо, подписанное А. И. Деникиным и М. В. Родзянко. Я избрал для этого молодую даму, которая у меня в «Азбуке» носила кличку «Принцесса», и отправил ее выполнять задание. Она исполнила поручение очень ловко, пробравшись сначала к жене великого князя, а потом и к нему.

Николай Николаевич отказался исполнить просьбу А. И. Деникина. Может быть он оправдал мнение генерала П. Н. Врангеля о нем, а может, оказался человеком большого предвидения, потому что если бы он стал во главе Белого движения, это не придало бы ему силы, а положило бы новую тень на Романовых.

* * *

Генерал П. Н. Врангель не знал, что в 1905 году, когда положение было очень острым, именно великий князь Николай Николаевич вырвал у колеблющегося императора Манифест 17-го октября.

Необходимо также отметить, что во время войны великий князь был довольно популярен в Польше, которой он обещал автономию при благополучном окончании войны. Поэтому поляки с увлечением воевали за Россию в начале войны.

* * *

В 1920 году, во время моих скитаний, я попал в Бухарест, и меня пригласил к себе наш посланник Поклевский-Козелл. Наша дипломатическая миссия сохранила всю свою прежнюю форму. Дом был в полном порядке, за столом прислуживали три лакея и так далее.

Один из этих лакеев был специально приставлен к моей особе. Он оказался приятнейшим человеком. Утром, в девять часов, он будил меня, открывая бархатные занавесы, затем подавал мне завтрак в постель, причем осведомлялся, желаю ли я завтракать по-румынски или по-английски. Если по-румынски, то подавалось много фруктов, особенно винограда, если по-английски, то подавалась большая тарелка со всевозможной дичью. Пока я завтракал, он рассказывал мне разные истории, иногда очень интересные.

До того, как попасть в Румынию, он служил в Петербурге у великого князя Николая Николаевича. Жена последнего и жена его брата великого князя Петра Николаевича, «черногорки», очень верили в вампиров. Под вампирами они понимали всякую чертовщину. По-видимому, за вампира они приняли и Распутина. «Старец» часто обедал у великого князя, причем, как говорил лакей, великий князь подавал ему руку, а «черногорки» подходили под благословение.

Я спросил тогда лакея:

— Что же вы лично думаете о Распутине?

Во время всей беседы ни разу не улыбнувшийся лакей, походивший скорее на дипломата, рассмеялся и сказал:

— Хитрый был мужик26.

1917–1919

Глава I

МОЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПРИ ВРЕМЕННОМ ПРАВИТЕЛЬСТВЕ

П. Н. Милюков, между прочим, пишет в своих мемуарах: «Шульгин мог бы войти в состав Временного правительства, но в трудную для отечества минуту предпочел остаться тем, чем он был, т. е. журналистом»1.

Я так и не узнал, был ли это комплимент или упрек.

Однако я действительно не принял министерского портфеля, явно. По существу дела я хотел стать министром пропаганды. К этому я был подготовлен. Поэтому я попросил Временное правительство передать в мое распоряжение ПТА — Петербургское телеграфное агентство. С ним я уже работал, меня там знали.

ПТА было правительственным органом. Оно имело достоинства и недостатки, свойственные бюрократии.

Достоинство было в том, что ПТА, служа правительственным целям, вело весьма прилично пропаганду. Например, передавая по телеграфу отчеты о заседаниях Государственной Думы, оно не искажало их, а лишь дозировало речи ораторов. В этом смысле работники ПТА набили руку. После речи каждого оратора они спрашивали у руководителя агентства: «Сколько слов?» Получив ответ, работник ПТА бежал на телеграф, расположенный тут же в Таврическом дворце, и там он излагал речь в размере пятисот слов или пятидесяти.

Недостатки ПТА исходили из того же самого источника: все должно было быть прилично. Поэтому скандалы (например, Пуришкевич) пропадали.

* * *

Но, кроме ПТА, были так называемые специальные корреспонденты. Они заседали в ложе печати, которую в шутку называли «чертой оседлости». Такое прозвище родилось потому, что ложа печати переполнена была евреями. И тут шутка становилась серьезной.

Как случилось, что русская печать попала в еврейские руки?

В этом заключался весь еврейский вопрос. Евреи овладели печатью не благодаря своим порокам, а благодаря своим добродетелям. Как работники пера они были неутомимы и добросовестны.

Вот пример. Как-то мы, несколько членов Государственной Думы, пришли к старику Суворину, редактору «Нового времени». Эта газета осталась русской и не была заполнена евреями.

Между прочим, Суворин вел оригинальный образ жизни: вставал вечером, всю ночь сидел в редакции и засыпал утром.

Ночью мы пришли и сказали:

— Почему в отчетах «Нового времени» о Государственной Думе на первый план выпячиваются левые и левоватые ораторы? Ведь это не соответствует Вашим взглядам.

Он ответил:

— Я держу в Государственной Думе трех корреспондентов: профессора Пиленко, Ксюнина и Суходрева. Что же они там делают?

Мы объяснили:

— Пиленко пишет не отчеты о заседаниях, а интересные статьи по поводу заседаний. Ксюнин обычно приходит к концу заседания, поэтому он спрашивает у «черты оседлости», что они написали, и оттуда что-то выкраивает для «Нового Времени». Суходрев занимается исключительно интервью. Чтобы он не перепутал, мы сами пишем эти интервью. Вы их печатаете в «Новом времени», а Суходрев получает гонорар.

Старик Суворин рассердился и стал браниться.

— Что я поделаю. Вот они, наши русские, — заключил он.

* * *

Таким образом я получил первую разведку по важнейшему вопросу: почему русская печать попала в руки евреев. Затем я углубился в этот предмет. Между прочим, провинциальная еврейская печать была богато обслужена этими специальными корреспондентами. Денег не жалелось. Телеграммы посылались без ограничения количества слов. Например, киевская «Мысль»2, орган польско-еврейский, печатала целые полосы «от нашего специального корреспондента». Все это заставило меня что-то предпринять, чтобы обслуживать провинциальную русскую печать «специальными корреспондентами». Тут ПТА пошло мне навстречу.

Телеграф брал за каждое слово 5 копеек. Но ПТА за 5 копеек посылало по тремстам адресам. Для меня составили исключение. Телеграммы, посылаемые мною через ПТА, я оплачивал по 7 копеек за слово, но имел право посылать в двадцать адресов.

Таким образом я стремился поддержать провинциальную русскую печать, давая им дешевые телеграммы «от нашего специального корреспондента».