Читать книгу "Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х - Борис Минаев"

Поздно вечером я пришел туда, стал искать Полину, облазил все вокруг, но ее нигде не было. Люди сидели у костра, слушали радио, ели тушенку ножом из банки.

– Садись, братан, – сказал кто-то. – В ногах правды нет.

Я сел и уставился в огонь.

– Как вы думаете, сегодня штурм будет? – спросил меня кто-то из темноты.

Монеты

Когда я прохожу мимо деревянных панелей в вестибюле станции метро «Белорусская»-кольцевая – там, где раньше были уютные, теплые будки с телефонами-автоматами, – то всегда как-то вздрагиваю. Хотя будок этих уже давно нет, но старый рефлекс остался… Как правило, увидев эти самые будки, я почти всегда шел к окошечку кассы, протягивал гривенник и униженно спрашивал у кассирши: «Простите, не разменяете… ну это, чтобы с двумя копейками?»

Звонить девушкам я любил именно из метро, особенно с «Белорусской».

Иногда я специально менял маршрут и заезжал туда, или на «Киевскую», на «Смоленскую» (там тоже были такие «телефонные пункты»). Заезжал специально, чтобы позвонить из такой вот полутемной деревянной будки.

Да. Это продолжалось несколько лет. И это было ужасно.

Через какое-то время я наконец усвоил, что часто-часто звонить девушке, доставать ее своими чувствами, вести с ней бесконечные и нелепые разговоры по полчаса, а то и по часу – это глупо, недостойно, жестоко, нетактично и самое главное – бессмысленно. Все другие подобные эпизоды я стараюсь стереть из своей памяти, но этот – нет, этот стирать я не хочу. Может быть, именно потому, что, в отличие от других, он как-то тесно связан с этими деревянными уютными телефонными будками в московском метро. О будках этих я очень жалею. От них остались вот только эти деревянные панели, да и те скоро отдерут при очередном московском благоустройстве.

Попадая в этот душный, тесный, полутемный мир, я ощущал всегда какой-то удивительный, даже щемящий восторг. Не могу объяснить этого чувства. Да. Я как будто попадал в коридор – из которого можно было выйти в мою будущую жизнь.

А я еще не знал, какой она будет, эта самая будущая жизнь. И, чувствуя ее присутствие в этой телефонной будке, волновался.

Я почему-то знал, что звоню самому себе.

Вспоминая сейчас эту девушку, Лизу Багромову (член ВЛКСМ с 1975 г.), я понимаю, что ничего о ней толком сказать не могу. Я смутно помню, что она училась в 13-й спецшколе с немецким уклоном, во дворе гостиницы «Пекин». Что познакомились мы с ней в юношеской библиотеке имени Светлова во время сдачи выпускных экзаменов. Что она вроде бы училась потом в институте иностранных языков и якшалась со всякими «международниками» – была такая московская тусовка: дети дипломатов, журналистов, ездивших за границу, сотрудников ЦК, переводчиков, хотя, возможно, все это лишь мои домыслы. Просто в те годы в Москве люди, имевшие по профессии дело с иностранным языком, практически все друг друга знали. И даже их дети в большинстве случаев друг друга знали тоже.

Но… кроме этого, я не знаю о Лизе Багромовой ничего. Я не знаю, где она потом работала. Вышла ли она потом замуж. Покинула ли она нашу великую родину в конце концов или нет. Я только знаю, что тогда ей не было до меня никакого дела.

Сейчас, когда появились мобильные телефоны, все это происходит как-то совершенно по-другому. А тогда девушка не могла проигнорировать ваш звонок, не могла заблокировать ваш номер, не могла написать вам эсэмэс: «не звони мне больше, пожалуйста, никогда» и так далее, и тому подобное…. Сейчас все вообще происходит иначе.

Ну а тогда…

Тогда было вот что – в квартире раздавался громкий, оглушительный, дребезжащий звук, и ничего нельзя было с этим сделать. Звонки были механические, громкие, тревожные, заполняющие все окружающее пространство, и не ответить было просто нельзя. Можно было только снять трубку и положить ее на столик, чтобы раздавались короткие гудки. Потом положить на телефон подушку. Ну вот что-то такое. Но это уже в самом крайнем случае.

Поэтому, когда я звонил, я почти точно знал, что, если Лиза дома, она снимет трубку.

Она обязательно ее снимет.

Но иногда мы с ней встречались. Один раз на «Маяковской», внизу на платформе, где очень шумно, я подарил ей маленькую елочку на Новый год, кажется это было 30 декабря, до этого в телефонном разговоре она вдруг обмолвилась, что не знает, где купить елку, это был страшный дефицит, а я достал (на работе). Потом я купил ей на Центральном рынке два больших граната и выдал их за привезенные из Ташкента. Подарок ей очень понравился, и она была добра в тот вечер, говорила подруге с гордостью: вот, смотри, он привез их из Ташкента, подруга смотрела на меня каким-то странным взглядом. А однажды я сопровождал ее на Центральный телеграф, где она отправляла денежный перевод любимому человеку.

Каждый раз это сопровождалось корректной, но суровой речью о том, что шансов у меня никаких и пора перестать тратить свое и ее время зря.

Это была, конечно, чистая правда.

Но я никак не мог перестать, хотя все это понимал прекрасно.

Очень ясно помню, как и когда это было, потому что за пару дней мне позвонил Витя Лавров и предложил почитать одну книгу.

– Я не понял, Вить, – сказал я. – А зачем ты хочешь, чтобы я прочел эту книгу?

– Мне нужно с тобой о ней поговорить!

– А… Ну хорошо.

– Да, но я не могу выносить ее из дома.

– То есть ты хочешь, чтобы я приехал к тебе надолго?

Витя задумался. Видимо, этот момент ему самому в голову как-то не приходил…

– Ну да, – неуверенно сказал он. – Конечно хочу. У меня раскладушка даже есть. Ты умеешь спать на раскладушке?

– В принципе да! Жди.

Жил Витя далеко, в Беляеве. Я помню, что долго ждал автобус и приехал к Вите довольно злой. К счастью, дома была его добрейшая мама, она была крайне довольна, что к Вите приехал «старый друг», пожарила нам картофельных котлет, сварила сосисок, открыла банку зеленого горошка, и мы славно поели.

Витя был одним из первых встреченных мной в жизни людей, которые вообще не любили выходить из дома. Никуда и никогда. Это были очень редкие, буквально единичные экземпляры, все-таки, на мой взгляд, торчать дома безвылазно довольно затруднительно для любого человека, ну а вот Вите это удавалось легко. Ему только иногда нужно было продлевать справку об инвалидности, которую ему соорудила мама. Она испугалась, что Витю забреют в армию (ни в какой институт он, конечно, категорически поступать не хотел), а у нее была знакомая в НИИ труда, и вот она оформила ему такую справку, что он якобы на заводе ударился головой и потерял память.

Даже по тем временам это была серьезная экзотика – частичная амнезия, но головой Витя удариться действительно мог, он даже и дома иногда ею довольно больно ударялся. По большому счету, его мама была абсолютно права и ни на йоту не отступала от правды жизни. Просто она не знала, что после этой справки Витя перестанет выходить из дома вообще.