Читать книгу "Психические расстройства и головы, которые в них обитают - Ксения Иваненко"

Когда приходят друзья, я тоже очень радуюсь. Пускай нам иногда неловко, а разговор не сразу клеится… Тогда обычно я начинаю заглядывать в пакет с передачкой и хвалить их выбор. Хотя с удовольствием бы послушала, как у них дела. Но они стесняются рассказывать о своей жизни, будто извиняясь за то, что продолжают проживать нормальные будни, пока я заперта тут.

Они уходят. А я остаюсь с жутким осадком внутри. Мне стыдно, что я не смогла стать такой дочкой, какой бы хвастались родители. Мне жаль моих друзей, которым не первый раз приходится навещать меня в больнице и которые не единожды были вынуждены купировать мои приступы на воле. Мне ужасно неловко перед Саввой, что он умудрился связать свою жизнь с пускай и симпатичным, но всё-таки психом.

Хочется не причинять никому боль. Но, с другой стороны, если родителей и не выбирают, то друзья и Савва продолжают держаться рядом со мной не просто так?

Мне необходима родная близость. В больнице я в кругу чужих людей, но они понимают меня сильнее, чем родители, друзья и, возможно, сильнее, чем Савва. Но я хочу вернуться в здоровый социум, где я буду также понята, как и в больнице. Я хочу, чтобы меня обнял мой друг не только на прощание, но и просто так, но обнимают лишь подписчики на словах.

На двери отделения висит ворох полезной информации: приёмные часы, контактные номера, список запрещённых продуктов, но нигде не написано, как вести себя с больным. Я была благодарна родным за каждый их приход, я видела, как они стараются, но как же мне не хватало, чтобы они сказали мне: «Ты справишься, я верю в тебя». Большинство знакомых мне людей не понимали, что в психушке ты не просто изолируешь себя от других и пьёшь лекарства, но ещё и борешься сам с собой, со своей болезнью. Когда я лежала в нейрохирургической больнице после операции на ноге, я и мои близкие знали, что скоро кожа затянется, швы снимут, а рана заживёт. Организм восстановится, вне зависимости от того, будет у меня позитивный настрой или нет. Можно просто лежать на больничной койке и ждать выздоровления. В психушке этот фокус не пройдёт. Можно трижды в день принимать лекарства, ходить на процедуры, много спать и отдыхать, но если в уме ты не будешь вести работу над собой, болезнь не отступит. Только об этой борьбе с самим собой говорить с родными не принято.

Даже самые банальные слова поддержки необходимы. Потому что страшно: страшно от лечения, от собственных изменений, страшно перед выпиской, страшно, что ты выйдешь в мир, где тебя никто не понимает, страшно остаться одной. Но иногда больше всего пугало то, что отражалось в глазах родных. Это причиняло боль. И вместо того, чтобы наслаждаться редкими встречами, я всех выгоняла. Не они причиняют боль, а я в отражении их глаз, мои собственные воспоминания о себе засасывают в тихий омут, и черти уже полезли.

Хотелось бежать к врачу и требовать лекарство, которое бы дало мне новую жизнь. Хотелось умолять врача сделать мне ЭСТ и стереть воспоминания последних 20 лет. Но мне приходилось мириться и учиться уживаться с самой собой и своим прошлым.

* * *

Через полтора месяца крайние состояния стали проходить, я становилась стабильнее, и меня начали выпускать на длительные прогулки.

Во вторую среду декабря в 11:0 °Cавва уже ждал меня в комнате посещений. Мой врач убедился, что я готова надолго выйти на улицу, проверил, что я буду не одна, дал последние напутствия Савве, вручил пакетик лекарств и отпустил нас на прогулку до 18 часов.

Мы отправились в парк поблизости. Всё было бело от снега, и от этой яркости приходилось щурить глаза. Было морозно, нам встречались редкие прохожие со смешными собачками в маленьких собачьих одёжках. Мы гуляли и осознавали, как же мы оба соскучились друг по другу. Жизнь стала казаться проще и лучше.

В 16 часов мне пришло в голову, что мы перепутали время и мне надо вернуться в больницу к концу тихого часа. Я уговорила Савву чуть ли не бегом припуститься к психушке – было очень страшно нарушить режим. Позвонив в домофон отделения, я приблизилась к микрофону и протараторила:

– Иваненко, вернулась с прогулки.

– Как вернулась? – послышался удивлённый голос санитарки из динамика. – У тебя ещё два часа, а ну иди гулять!

Гулять было уже холодно, мы отправились в «Макдоналдс». По дороге мы смеялись, меня ничто не тревожило и будущее начало казаться понятным. Вскоре меня должны были отпустить на выходные домой.

В торговом центре меня оглушил человеческий гвалт. Глаза метались от одной вывески к другой, уши улавливали бессмысленные обрывки чужих разговоров вперемешку с навязчивыми мелодиями из динамиков, в голову поступало слишком много ненужной информации. Скидки от 15 %; детская коллекция; «Коля, пойдём быстрее»; продуктовый магазин на первом этаже; 1+1=3, скоро открытие, не пропустите; послушайте новый аромат. Слишком большое пространство, я не вижу противоположной стены, вместо привычных узких коридоров – просторные холлы, зеркала в полный рост, чужое плечо влетает в моё.

– Ксюш!

Сквозь глобализационную атмосферу до меня доносится голос стоящего рядом Саввы. Я озираюсь вокруг и пытаюсь понять, что я здесь делаю:

– Что?

– Я говорю, ты «Биг Тейсти» будешь?

– Наверное.

Я же люблю этот сандвич, что вызывает во мне неуверенность? Монитор автомата самообслуживания, давящая сзади очередь, близость свободной кассы и красный флажок. Всё кажется пугающим, привычная структура тихого (больничного) мира рушится. Тут нужно что-то решать, двигаться, определяться, планировать свой следующий шаг.

Дрожащими руками я засовывала в себя «Биг Тейсти», растеряв по дороге в рот весь салат. От былой уверенности не осталось и следа, я мечтала вернуться в безопасную больницу и никогда не выходить из своей палаты.

Мы вернулись в больницу. Я зашла в отделение и осознала, что придётся заново учиться социализироваться.

* * *

– А теперь на коленочки.

…Jingle bells, jingle bells.

– В позу собачки.

…Jingle all the way.

– Спинку не забываем.

…Oh, what fun it is to ride.

– А теперь повиляем хвостиком.

…In a one horse open sleigh.

Прошло два месяца, как я лежу в психушке, декабрь близится к концу. Канун нового года не стучал в окна – в зале ЛФК они узкие и зависли под потолком. Новогоднее настроение сочится лишь из радио, пока десяток депрессивных девушек активно виляют хвостиками перед зеркалом.

Меня перевели в 6-ю, потом в 9-ю, а затем – и в 14-ю палату-люкс. Комната почти такая же большая, как первая палата, но кроватей в два раза меньше, и оттого в ней просторно. У меня всего две соседки: тихая Надя и грустная Таня. Одна кровать свободна, на ней спала девочка, которую недавно выписали. Я смотрю на эти стены и понимаю, что больше я не буду путешествовать из каюты в каюту, перетаскивая свои вещи и забывая по книжке в палате. Эти стены станут последними перед моим возвращением в родной дом.