Читать книгу "Аденауэр. Отец новой Германии - Чарлз Уильямс"

В августе 1924 года на конференции в Лондоне «план Дауэса» получил официальное одобрение. Штреземан и Эррио договорились о том, что иностранные войска будут в течение года выведены из Рура. На январь 1925 года было намечено окончание английской оккупации Кёльна и прилегающего региона. Казалось, ничто не предвещало осложнений, но тут произошло событие, которое спутало все карты. В ноябре того же года Военно-контрольная комиссия союзников обнародовала свой предварительный доклад по результатам инспекции германских предприятий и военных объектов, проведенной вскоре после принятия «плана Дауэса» рейхстагом. Доклад констатировал грубые нарушения германской стороной своих обязательств по Версальскому договору. Повышенное внимание, которое союзники, особенно французы, стали уделять в своих отношениях с Германией именно в этот период военным вопросам, было неслучайным: в условиях, когда старые рецепты тина установления «стратегической границы» но Рейну или изъятия огромных репараций отпали, сохранение строгих ограничений на немецкий военный потенциал оставалось последней надеждой на нейтрализацию угрозы с востока. Можно сказать, что «план Дауэса» парадоксальным образом заранее запрограммировал создание конфликтной ситуации между рейхом и его западным соседом.

Реакция союзников на доклад комиссии была вполне предсказуемой: правительство Эррио просто не могло не потребовать от англичан отсрочки эвакуации Кёльнской зоны, а британское правительство, которое вновь возглавили консерваторы и где новым министром иностранных дел стал Остин Чемберлен, политик весьма жесткого толка, не имело иного выбора, как согласиться с требованием французской стороны.

Решение о переносе на более поздний срок окончания оккупации вызвало бурю возмущения в германской печати, которая на протяжении января — февраля 1925 года, казалось, вообще ни о чем другом и не писала. Немцы могли себе позволить так распоясаться, поскольку ощущали определенное сочувствие к своей позиции со стороны некоторых кругов в Лондоне: немецкое посольство в Великобритании информировало свой МИД, что, по мнению многих (англичан), «с Германией поступили несправедливо, причем она пострадала из-за какой-то мелочи». В Кёльне по общему решению всех политических партий было решено организовать митинги протеста. Приближалось время традиционного рейнского карнавала, и Аденауэр, опасаясь, что подвыпившие горожане не ограничатся словесными аргументами, распорядился закрыть все пивные и уменьшить число карнавальных представлений. Однако если говорить о массовом возмущении, то оно было вызвано как раз этими запретительными мерами, а не какими-то мотивами высокой политики, впрочем, особых инцидентов во время карнавала не последовало.

В Германии явно ощущалось отсутствие твердой, но примиряющей руки президента Эберта. В феврале 1925 года он скоропостижно скончался. Началась кампания по выборам нового президента. Страсти еще более накалились. Это явно отразилось в тоне речей кёльнского бургомистра. Во время визита в город нового канцлера (им стал Лютер; Маркс выдвинул свою кандидатуру на пост президента) он уже говорил об оккупации как о «совершенно нетерпимом» факте; население, по его словам, «изнывает под гнетом неволи». Касаясь последней из употребленных Аденауэром фигур речи, заместитель английского Верховного комиссара полковник Райан сухо заметил в адресованном Чемберлену докладе: «Ввиду бурного карнавального веселья, царящего сейчас на улицах, это заявление представляется несколько странным». В английских архивах сохранилось немало такого рода ядовитых комментариев по поводу публичных выступлений нашего героя в описываемое время.

В ходе президентской кампании Аденауэру пришлось испытать немало неприятных минут, объясняя свое поведение в событиях 1923 года. Яррес, тогда бургомистр Дуйсбурга, а теперь один из кандидатов на президентское кресло, заявил, что его коллега из Кёльна в критический момент «пассивного сопротивления» выступил с капитулянтским предложением о начале переговоров с французами относительно создания автономного Рейнского государства вне рамок рейха. Аденауэр в речи, произнесенной 23 марта, потребовал от Ярреса доказательств и заявил, что может назвать несколько «хорошо известных имен» тех, кто способен защитить его доброе имя против клеветнических выпадов. Конкретно он апеллировал к самому канцлеру Лютеру — предать гласности подоплеку событий, только тогда нация сможет вынести свой приговор, кто выступал за капитуляцию и кто против. Имелся в виду, естественно, эпизод с барменским совещанием 24 октября 1923 года. Как мы помним, у каждого из тогдашних ораторов нос был в пушку. Если говорить об Аденауэре, то он тогда, безусловно, качнулся в сторону сепаратизма, другое дело, что он быстро отошел от этой позиции, однако отмазаться от прошлых грехов было нелегко. Эмоциональность реакции Аденауэра на обвинения со стороны Ярреса только усиливала подозрения в его адрес.

Как бы то ни было, ни этот скандал, ни иные штучки Ярресу не помогли. Выборы принесли результат, которого никто не ожидал: президентом был избран фельдмаршал Пауль фон Гинденбург, семидесятисемилетний старец, которого чуть ли не в инвалидном кресле выкатила на политическую арену группа его почитателей под красиво звучащим лозунгом «национального единства». Он победил с незначительным отрывом от занявшего второе место экс-канцлера Маркса. С точки зрения Аденауэра, такой исход вряд ли мог быть назван оптимальным; с прежним президентом у него установились вполне рабочие отношения, хотя тот и был социал-демократом; можно ли надеяться на их продолжение, когда в президентское кресло уселся заскорузлый вояка, к тому уже мало во что способный вникнуть?

Жизнь, однако, продолжалась, и кёльнский бургомистр по-прежнему не упускал случая привлечь к себе всеобщее внимание. Летом 1925 года он устроил в городе выставку «Тысяча лет Рейнланда». Исторические основания для выбора юбилейной даты были, конечно, более чем сомнительны, но главное было создать рекламу Кёльну и его бургомистру. Личное приглашение, естественно, послали и новому президенту. Это был прямой афронт оккупационным властям: Гинденбург формально все еще числился в списке военных преступников. Первым импульсом со стороны Чемберлена было вообще запретить какие-либо официальные мероприятия в Кёльне. Однако после того, как приглашение Гинденбургу было отозвано, британский министр иностранных дел смягчился. Германское посольство в Лондоне с плохо скрытым торжеством комментировало ситуацию: «Воспрепятствовать населению провести безобидные торжества после долгих лет репрессивного режима оказалось нелегким делом». 16 мая состоялась пышная церемония открытия выставки: присутствовал рейхсканцлер, было много речей, в том числе выступил в своем, теперь ставшем обычном стиле и сам бургомистр.

Постепенно становилось ясно, что время британской оккупации идет к концу. В марте началось резкое сокращение гарнизона и обслуживающего персонала. Были закрыты английская школа и четыре питейных заведения; филиалы банков «Баркли» и «Ллойд» разослали извещения клиентам с просьбой ликвидировать свои счета. До конца оккупации оставалось меньше года.

В феврале 1925 года появился наконец окончательный вариант отчета Военно-контрольной комиссии. Его формулировки явились плодом компромисса между английской и французской точками зрения, и их можно было трактовать и так, и эдак. Все лето государственные мужи переваривали содержание этого документа, пытаясь прийти к однозначному ответу на ключевой вопрос: можно ли доверять Германии? Вывод напрашивался явно отрицательный, но тут Штреземан выдвинул хитроумную схему многостороннего пакта, в который должны были войти Франция, Великобритания, Бельгия, Италия и Германия и который предусматривал взаимные гарантии безопасности его участников. Англичане, уже фактически принявшие политическое решение об эвакуации Кёльнской зоны, ухватились за этот проект, чтобы убедить французов, что теперь им не нужно беспокоиться относительно возможности нарушения демилитаризованного статуса Рейнской области или прямой агрессии со стороны Германии; по условиям пакта в таком случае все его остальные члены придут на помощь Франции. К началу мая в Лондоне был подготовлен проект договора, на 5 октября намечался созыв конференции, где текст договора должен был быть парафирован делегациями заинтересованных стран. Местом конференции избрали итальянский городок Локарно.