Читать книгу "Мейсенский узник - Джанет Глисон"

Композиция, так поразившая сэра Чарльза, была примечательна не только исключительной тонкостью работы, но и тем, что целиком состояла из мейсенского фарфора. Ни сэр Чарльз, ни его английский адресат не подозревали, что именно такие затейливые украшения принесут Иоганну Иоахиму Кендлеру и Мейсенскому заводу, на котором он работал, всемирную славу — и будут иметь больший успех, чем все другие творения саксонской королевской мануфактуры.

Рассаживаясь за столом перед великолепным фонтаном, знатные гости фон Брюля могли поздравлять себя с тем, что война отошла в область воспоминаний и в Саксонии уже целых два года царит мир. За это время промышленность расцвела и доходы вновь потекли в королевскую казну.

Мейсену политическая стабильность тоже пошла на пользу. Как только последняя прусская колонна оставила город, в Альбрехтсбурге начались восстановительные работы. К 1746 году Кендлер и Херольд вернулись из Дрездена и приступили к своим обязанностям. Печи быстро отстроили заново, машины собрали, фарфоровую массу и эмали вытащили из тайников, вместо разворованных дров закупили новые.

Внешне все оставалось привычным. Кендлер быстро достиг прежних творческих высот. Херольд был все так же авторитарен, все так же держал помощников в черном теле и враждовал с модельерами. Однако продолжавшиеся распри двух главных людей на заводе не мешали производству, как можно заключить из письма сэра Чарльза. Кендлер был на подъеме: он с удивительной скоростью рождал все новые и новые замыслы, питавшие новый тренд — моду на дрезденские статуэтки.

Идея настольного фонтана и статуэток возникла как прямой результат любви саксонского двора к банкетам. Когда король находился в Дрездене, торжественные приемы, вроде того, на котором побывал сэр Чарльз, проходили регулярно, и для приезжих были скорее испытанием, чем развеселой пирушкой. Четырех-пятичасовые обеды считались вполне обычными; бывало, что они продолжались с полудня до девяти вечера. Иностранцы находили этот обычай странным и утомительным. «Немцы крайне неразборчивы в еде и питье — для них главное проглотить, а не насладиться вкусом», — с отвращением писал Монтескье, а британский путешественник Дж. Б. С. Моррит так же неодобрительно описывал придворный банкет, на котором ему случилось присутствовать: «ужасная церемония… все обжираются, а поговорить не о чем».

Долгие застолья сопровождались бесконечными тостами, блюда подавали с мучительной неторопливостью. К тому времени как гость получал возможность донести кусок до рта, все безнадежно остывало. Требовалось что-нибудь новое и занятное, чтобы развлечь собравшихся между переменами блюд и не дать гостям погрузиться в сон.

Обычно, пока придворные ели, их развлекали инструментальной музыкой, оперным пением или балетом; тема выступления так или иначе отражалась в оформлении стола. Между канделябрами стояли композиции в форме миниатюрных архитектурных моделей. Сперва эти крохотные храмы, замки, фонтаны и гроты изготавливались из сахара, марципана или воска придворным кондитером — одним им высших лиц в иерархии кухонного персонала. Со временем стали появляться целые пейзажи и все более сложные архитектурные комплексы, населенные искусно вылепленными фигурками.

В ловких руках кондитера реализм и фантазия соединялись, словно компоненты некоего невероятно сложного суфле, рождая причудливые панорамы и виды. Сахарные здания повторяли архитектуру античных храмов; иногда они подсвечивались изнутри дрожащим пламенем свечей, иногда из них вылетали потешные огни — запоминающееся сопровождение для роскошного десерта. Третьи сооружения имели форму фонтанов и струились ароматизированной водой, которая затем текла вдоль всего стола по специально проложенному руслу, между изящными фигурками богов и богинь.

Эти волшебные сооружения, были, увы, совершенно эфемерны и создавались всего на несколько часов, а потом их смахивали со стола вместе с объедками. Предприимчивый Кендлер понял, что такого же рода изделия из фарфора будут куда более долговечными, а значит, и привлекательными для большего числа людей.

Итак, начиная примерно с 1735 года для столов богачей и знати было изготовлено свыше тысячи фарфоровых статуэток в приличествующей архитектурной обстановке. Большую часть типажей Кендлер брал из окружающей его жизни; в своем изумительном разнообразии они словно открывают нам окошко в утонченный мир дрезденского двора. Мы видим оперных див, актеров и актрис в костюмах комедии дель арте, любимых шутов Августа и парижских уличных торговцев, экзотических восточных гостей и облагороженных сельских жителей — тех самых пастушков и пастушек, с образом которых для нас навечно слито само название «Дрезден».

Изображал Кендлер и дрезденцев. В их числе — портной графа Брюля, которого мы видим сидящим верхом на козе. Про эту статуэтку рассказывают следующую историю: якобы граф, восхитившись превосходной вышивкой, обещал портному в награду все, что тот пожелает. Дерзкий портняжка ответил графу, что хочет попасть на королевский банкет — для человека его звания требование совершенно немыслимое. Граф, посмеиваясь про себя, сказал, что постарается, и тут же заказал Кендлеру фарфоровое изображение портного. Скульптор выставил честолюбивого портняжку в комическом виде: разодел его в пышный придворный костюм, но снабдил смиренными орудиями швейного ремесла и усадил верхом на козу. Коз обычно держала беднота, а в средневековом фольклоре есть немало обидных побасенок, рассказывающих про козу и портного.

За торжественным обедом статуэтка стояла перед королем, и все, посвященные в историю с обещанием фон Брюля, вдоволь навеселились: портной попал-таки на королевский банкет, правда, не так, как хотел. Кендлер был очень доволен успехом статуэтки. Он даже изготовил вторую такую же, поменьше, и добавил к ней в пару жену портного.

Отразил Кендлер и любовь саксонского двора к балам-маскарадам. С давних времен в Германии проводились виртшафтены — празднества, когда король и придворные в течение целого дня изображали селян. Роли разыгрывались по жребию: графиня могла стать пастушкой, посол — бродячим торговцем, тайный советник — бедным огородником. Все эти идеализированные наряды Кендлер тщательно воспроизвел в фарфоре. Можно вообразить, как забавлялись пышно разодетые придворные, разглядывая крохотных зеленщиков, лудильщиков, садовников и пьяных крестьян, в образе которых они недавно веселились на маскараде.

Кендлер не обошел вниманием и страсть двора к охоте. Это была прерогатива короля и его свиты — приглашение на охоту считалось такой же честью, как приглашение на королевский обед или маскарад. Крестьянам не разрешалось защищать свои посевы от лесных зверей, какой бы ущерб те ни наносили; вся дичь принадлежала монарху, браконьерство каралось смертью. Английский путешественник Джонас Ганвей писал: «Дикие кабаны доставляют столько неприятностей, что саксонцы охотно согласились содержать еще восемь тысяч солдат с условием, что поголовье кабанов будет уменьшено вдвое. В каждом сколько-нибудь значительном городе пятьдесят жителей поочередно, по пять каждую ночь, несут дозор и колокольным звоном отпугивают оленей от своих полей».

Однако несмотря на частые жалобы селян и возмущение иностранцев вроде Ганвея, охота еще много десятилетий оставалась исключительно королевской забавой. Немудрено, что статуэтки Кендлера, изображающие мужественных охотников с добычей, пользовались таким успехом — они не только напоминали об увлекательном времяпрепровождении, но и служили символом высокого общественного статуса.