Читать книгу "Василий Шульгин. Судьба русского националиста - Святослав Рыбас"

Здесь надо для полноты картины добавить одно наблюдение Шульгина:

«Человеку, который стоит вне ремесла, необходимо уметь пользоваться людьми, которые находятся в деле очень часто целыми поколениями. Это удалось моему отчиму и отчасти мне. Дать хорошую муку легче, взяв толкового крупчатника. А крупчатники обучаются своему делу с детства — от отца и деда. Но недостаточно сделать муку. Надо купить зерно, а муку продать. Это дело коммерческое… У нас же дело было проще. Такого рода людьми у нас были евреи, подчас работавшие в качестве перемольщиков из поколения в поколение. Без них не обойдешься. Но им не надо давать власти над собой. Как это сделать? Довольно просто. На наших мельницах перемольщиками были бедные евреи, не имевшие своего капитала. Мы давали им оборотный капитал и потому держали их в руках. Двадцать лет мы с ними работали, и никогда не было никаких затруднений. У нас был капитал, а у них адреса. Адреса, по которым они отправляли нашу муку. Это был их секрет, и на этом они наживали кое-какие деньги»[116].

Не обойтись без комментария: до постройки огромной вальцовой мельницы Пихно и Шульгин продавали свое зерно и не контролировали сбыт, после постройки они стали монополистами.

Что касается собственно «еврейского капитала» и скупки земли, то надо прежде всего назвать Лазаря Соломоновича Полякова, прозванного современниками «московским Ротшильдом», одного из трех братьев Поляковых. Яков Поляков жил в Таганроге, участвовал в создании Донского земельного, Петербургско-Азовского, Азовско-Донского банков; Самуил Поляков был одним из железнодорожных магнатов, при его участии было построено девять новых дорог обшей протяженностью четыре тысячи верст. Лазарь же начинал подрядчиком у брата Самуила, затем переехал в Москву, открыл банкирский дом «Л. С. Поляков» с капиталом в пять миллионов рублей. В период «банковской лихорадки» 1870 года он инициировал создание ряда коммерческих и ипотечных банков, в которых ему принадлежала большая часть акций, и был главой Московского земельного, Рязанского торгового (переименован в Московский международной торговли), Орловского, Ярославско-Костромского земельного, Петербургско-Московского банков, а также купил Южно-Русский банк. Обстановка промышленного роста и поднимавшегося земельного рынка способствовала его успеху. Кроме того, благодаря родственным связям Лазарь Поляков был своим человеком и в среде европейских финансистов. Его зятьями были петербургский банкир Л. А. Варшавский, английский — барон Дж. Гирш, французский — Ж. Сен-Поль. Ему было даровано потомственное российское дворянство.

К началу XX века его банки имели 29 отделений в России, Германии, Франции, Нидерландах, Польше, Персии, через которые преимущественно велось финансирование экспортной торговли российским зерном. Большие интересы были у Полякова и на Востоке, в Персии и Средней Азии. Всего в поляковской группе кроме банков насчитывалось шесть торгово-промышленных компаний, одна страховая, пять транспортных.

Его успешную деятельность надо противопоставить московским промышленным группам Рябушинских, Гучковых, Коноваловых, Крестовниковых, Третьяковых, Морозовых, Прохоровых, которые выросли из ткацких мануфактур крестьян-староверов и развивались по классической схеме от производственной к финансовой деятельности. Московские «ситцевые капиталисты» тоже владели банками, заводами и фабриками, вели международную торговлю, но к спекулятивной практике Полякова относились критически.

Несмотря на свой талант, Лазарь Поляков был почти уничтожен экономическим кризисом 1899 года. Это произошло потому, что под акции подконтрольных предприятий он брал кредиты в собственных банках, на эти средства вел биржевую игру, скупал и перепродавал земли. (Впрочем, в пореформенный период все частные банки действовали крайне рискованно. Что касается крестьян, то отсутствие кредита порождало среди них ростовщичество и, как следствие, кулаков, скупавших разоренные хозяйства.)

Азартная деятельность Полякова закончилась провалом. Его спасло решение С. Ю. Витте, одобренное царем, выделить Полякову кредиты Госбанка и учинить за его банками государственный контроль.

Русские банковские и промышленные круги встретили данную меру позитивно, так как была ликвидирована угроза цепной реакции банкротств[117].

Эта история показывает, что корпоративные интересы различных экономических групп были сильнее их внутренних культурных и вероисповедальных различий. Отсюда же следовало, что объединенный российский капитал, русский и нерусский, был способен консолидированно выдвигать свои требования.

Российская элита давно расширила свои границы и возможности. За годы промышленного подъема в начале XX века российские банки удвоили свои активы по сравнению с предшествующими 1850-ми годами[118].

Теперь экономическая часть элиты, влияя на партии, общественные движения, средства массовой информации, теснила правящую бюрократию и претендовала на участие в реальной власти.

О роли банковского капитала в экономической и политической жизни последнего периода Российской империи красноречиво сказано Иосифом Гиндиным: «В 1910 году товарищ министра внутренних дел, небезызвестный Курлов, пишет министру финансов следующее. По сведениям Министерства внутренних дел, управляющий одним из филиалов Азовско-Донского банка, близкий родственник председателя правления банка, совершил одно из тех уголовно наказуемых, но никогда до суда не доходящих дел, которые обычны в практике руководящих кругов капиталистических предприятий (спекулировал в собственных интересах, потерял банковские деньги и списал их с прибылей отделения). По сведениям Министерства внутренних дел, Азовско-Донской банк усиленно финансирует кадетскую партию. Министерство внутренних дел полагает, что Министерство финансов могло бы намекнуть на щекотливое дело, предложить банку прекратить указанную противоправительственную деятельность.

Коковцов коротко ответил, что не считает возможным принять какие-либо меры в этом направлении. Министерство внутренних дел на этом не успокоилось. Через некоторое время в следующем письме сообщается, что Азовско-Донской банк через члена правления А. И. Каминку (известный профессор гражданского права) широко финансирует провинциальную кадетскую прессу. Информация сопровождается просьбой о принятии мер воздействия на банк. Ответа Коковцова на это письмо в деле нет. Его реакция выразилась только в нервной пометке карандашом: „Что же я могу сделать?“

Получается весьма живописный треугольник… Следует грозный окрик начальства в лице той части правительственного аппарата, которая являлась наиболее чистым выразителем социальной сущности самодержавия. Окрик разбивается о глухую стену — представительство интересов финансового капитала внутри того же правительственного аппарата»[119].