Читать книгу "Повседневная жизнь королевских мушкетеров - Екатерина Глаголева"

Антуан Фюретьер (1620-1688) в своем «Буржуазном романе» приводит шуточный «тариф», в котором обозначено, на какого жениха может претендовать невеста в зависимости от своего приданого. Низшая ступень – две-шесть тысяч ливров: на это позарится разве что судебный пристав, стряпчий, сержант; высшая – шестьсот тысяч ливров: тут уж подавай председателя парламента, настоящего маркиза, сюринтенданта или даже герцога и пэра.

Но этот «прейскурант» действовал в Париже. Когда отец д'Артаньяна, Бертран де Кастельмор, женился на Франсуазе де Монтескью, ее отец, бывший офицер французской гвардии, дал в приданое за дочерью всего 1600 ливров: у него были и другие дети, которых предстояло пристроить. Впоследствии Бертран разорился и погряз в долгах, однако сумел выдать всех трех своих дочерей за отпрысков местных дворянских родов. Сам д'Артаньян, еще будучи поручиком мушкетеров, сделал просто невероятную, сказочную партию, женившись на Анне Шарлотте Кристине де Шанлеси, баронессе де Сент-Круа – дочери сельского дворянина и бездетной вдове капитана кавалерии, убитого при осаде Арраса. Состояние баронессы оценивалось более чем в восемьдесят тысяч ливров: помимо баронства Сент-Круа, приобретенного ее отцом Шарлем де Шанлеси в 1626 году, она располагала шестьюдесятью тысячами ливров ренты от герцога д'Эльбефа, восемнадцатью тысячами ливров наследства от дяди и прекрасной мебелью стоимостью в шесть тысяч ливров. Пятого марта 1659 года в Лувре был заключен брачный договор, на котором стояли подписи Людовика XIV, Мазарини, Антуана де Грамона – герцога и пэра, маршала Франции, и Франсуа де Бемо – губернатора Бастилии. А через месяц пара торжественно обвенчалась в парижской церкви Сент-Андре-дез-Ар; свидетелем со стороны жениха выступал его верный друг Бемо. Опытная баронесса позаботилась о том, чтобы брачный договор был составлен «правильно»: в совместное владение супругов перешла сумма в тридцать тысяч ливров, а также меблировка замка, находившегося в ее владении; баронство Сент-Круа оставалось в личной собственности Шарлотты, а ее супруг мог оставить за собой доходы от своих должностей… что в общем-то не было подарком, поскольку на эти доходы он содержал свою роту. Свои личные расходы, равно как и долги, сделанные до брака, д'Артаньян должен был оплачивать из собственного кармана, а в случае его смерти вдове полагались четыре тысячи ливров ренты, обеспечиваемые нынешним и будущим движимым и недвижимым имуществом супруга.

Семейная жизнь д'Артаньяна отнюдь не была счастливой. Во-первых, он не мог наслаждаться домашним уютом, поскольку постоянно находился в разъездах по делам службы и лишь изредка наведывался в Сент-Круа, родовое имение жены, чтобы уладить кое-какие дела. Впрочем, он и не рвался к своей жене, которая не была молода и красива, да к тому же обладала мстительным и сварливым характером и обожала судиться со своими родственниками. Во-вторых, сам мушкетер как супруг тоже был не подарок: его ветреность, легкомыслие, мотовство и романы на стороне быстро отвратили от него жену, которая покинула Париж уже через несколько месяцев семейной жизни. В 1665 году она отказалась от совместного владения имуществом, чтобы сохранить за собой все, чем владела до вступления в брак. Проживая в Шалоне, она и узнала о смерти своего супруга во время осады Маастрихта.

Несчастливая семейная жизнь была нормой. По мнению госпожи де Ментенон, морганатической супруги Людовика XIV, две трети людей несчастливы в браке. «Любовь можно унести с собой в могилу, но она не перешагнет порога церкви, – писала госпожа де Скюдери, горько заметив: – Женятся, чтобы ненавидеть». Монтень в целом был с ней согласен: «Женятся не для себя, а больше для потомства, для своей семьи… Хороший брак отвергает наличие любви…»; а католические проповедники добавляли: «Нет ничего более недостойного, чем любить супругу как любовницу».

Отношение к женщине было предвзятым, во многом продиктованным религиозной установкой о том, что именно женщина стала причиной грехопадения человека. Врач и философ Марен Кюро де ла Шамбр (1594-1669), занимавшийся и оккультными науками, считал, что женский темперамент подвластен влиянию холода и сырости. «Будучи холодна, она слаба и, следовательно, робка, малодушна, подозрительна, недоверчива, хитра, скрытна, льстива, лжива, обидчива, мстительна и жестока в своей мести, несправедлива, скупа, неблагодарна, мнительна. Сырость же порождает то, что она переменчива, легкомысленна, неверна, нетерпелива, легковерна, жалостлива и болтлива».

Воспитание девочек тоже принимало уродливые формы. В XVII-XVIII веках оно, как правило, проходило в монастырях; девочек из древних аристократических родов помещали также в «институты благородных девиц».

Монахини старались привить девочкам прежде всего покорность и смирение, подавить всякого рода инстинкты и личностные особенности. Образован™ им не давали практически никакого, так как опасались, что чтение романов распалит их воображение, изучение наук пробудит любопытство, а занятия искусствами обострят чувственность. Поэтому главное место в воспитании отводили молитвам и катехизису, а обучение сводилось к элементарным навыкам письма и счета, урокам шитья, домоводства (в том числе ведения домашней бухгалтерии), хороших манер. (Надо сказать, что знатные дамы, слишком занятые собой и придворными интригами, совершенно не занимались воспитанием детей: монахиням приходилось объяснять шестнадцатилетним девицам, что не следует говорить с набитым ртом или класть локти на стол за обедом.) В самых аристократических монастырях девочкам преподавали также латынь, поэзию, историю и географию.

Танцы не приветствовались, поскольку при этом девочки должны были бы прикасаться друг к другу, а подобные вещи сурово пресекали. Зато девочки ежедневно пели хором, а самые одаренные учились играть на арфе или органе. Их также учили двигаться «достойно», то есть чинно, не вызывающе, и говорить, не повышая голоса.

В монастыре Пор-Рояля, где принимали за аксиому, что «девушки несут в себе зло», поддерживали чрезвычайно строгую дисциплину: воспитанницам не разрешали обмениваться новостями со стороны, обсуждать монахинь, своих товарок и назначенные им наказания. Они не имели права прикасаться друг к другу, поддерживать близкие отношения, бегать, а уж тем более драться. Гигиеной пренебрегали, чтобы свести к минимуму контакт с собственным телом. Раздеваться перед сном полагалось в полной темноте и очень быстро, в присутствии надзирательниц (впрочем, в спальнях царил такой холод, что это требование было легко исполнить). Всю получаемую воспитанницами почту перлюстрировали. Если какая-нибудь девушка получала слишком много писем, их просто сжигали в ее присутствии, даже не распечатав.

Во всех монастырях дважды в неделю устраивали день покаяния: все воспитанницы проходили чередой перед настоятельницей, и приставленные к ним сестры обличали их в совершенных провинностях. Девушки не имели права возражать или оправдываться, а должны были молча слушать, глядя в пол. Порой об их провинностях сестры узнавали на исповеди. Наказания носили исключительно унизительный характер.

Если к девочкам приходили посетители, одна из сестер подслушивала разговор, чтобы убедиться, что воспитанница не рассказывает ничего лишнего и не ведет себя неприлично, а гость не передает ей никаких записочек. Воспитанницы находились под постоянным надзором, даже в свободное время; игра в карты и кости, разумеется, была под запретом; петь можно было только песни духовного содержания.