Читать книгу "(Не)Кулинарная книга. Писательская кухня на Бородинском поле - Татьяна Соломатина"

Но вот около меня один спрашивает другого:

– Вы слышали про полковника Х.?

Называет фамилию, уже слышанную мною в Новороссийске. Про полковника этого рассказывали, что большевики на его глазах замучили его жену и двоих детей и он с тех пор как захватит где большевистский отряд, сейчас же принимается за расправу и каждый раз одинаково: непременно садится на крыльцо, пьёт чай и заставляет, чтобы перед ним этих пленников вешали, одного за другим, одного за другим.

А сам всё пьёт чай.

Вот его имя и назвал кто-то около меня.

– Слышал, – отвечал собеседник. – Он сумасшедший.

– Нет, не сумасшедший. То, что он делает, это для него нормально. Вы поймите, что после всего, что он пережил, вести себя по обычному было бы очень, очень странно. Ненормально было бы. Каждой душе есть свой предел. Дальше человеческий разум выдерживать не может. И не должен. И полковник Х. поступает вполне для себя нормально. Поняли?[8]

Моя бабушка знала «Воспоминания» Тэффи наизусть. Я не помню, печатали их тогда, или не печатали. Но точно помню – она их знала наизусть. Бабушка главной героини «Коммуны» шпарит «Воспоминания» Тэффи наизусть. Наверное, печатали. Потому что на первом курсе мединститута я точно шпарила «Воспоминания» Тэффи наизусть.

Моя бабушка выжила в ветрах. Сохранила в себе человека. Осталась нормальной. Никогда никому не желала зла. Никто не слышал от неё в жизни дурного слова. Никогда она не говорила, как и добрые люди в запале: «Убить тебя мало!». Когда по человеку прошлась смерть – он очень, очень ценит жизнь. Ценит и любит жизнь. Любую. Она ценила и любила жизнь, моя Полина Фроловна. Она была проста, как самый обыкновенный бриллиант, и очень любила другую мою бабку, мать моего отца, шофёра Марбумкомбината. Она обожала принимать гостей и прекрасно готовила. Знала – посреди многого прочего, – Тэффи наизусть. И тщательно, по крошкам, рассказывала своей маленькой внучке страшную сказку. У меня была очень умная бабушка, она знала, что я ничего-ничего не пророню, не потеряю, и каждый ингредиент этой сказки навеки останется во мне. В моей памяти, в моей душе. В моём геноме. И рано или поздно я соберу всё воедино…

Но она никогда не готовила макароны по-флотски так, как готовила их Московская Галка!

Московская Галка брала самую обыкновенную мелкую вермишель и уваривала её до состояния осклизлого комка. Затем она открывала банку тушёнки – и перемешивала вермишельную медузу с тушёнкой. Я обожала это блюдо Московской Галки. Я была готова есть его на завтрак, обед и ужин семь дней в неделю! Моя мама ругала меня за это. Не за поедание «макарон по-флотски», а мол, зачем ты падаешь Московской Галке на хвост. Кстати, именно Московская Галка изо всей многочисленной летней одесской родни пыталась освободить Полину Фроловну от бесконечной готовки. Совершенно искренне, взаправду. А не как другие – те же прибалтийские тётушки: «Ой, давайте мы вам поможем!» – двадцать пять раз в день. Бабка не любила, когда ей «помогали». Для Полины Фроловны приготовление еды было – в том числе, – духовной практикой, штопающей ту огромную дыру от стального кнута, прошедшегося по сердцу, по лёгким. По душе… Ей нравилась большая семья. Пусть и временная, летняя. Она и зимой готовила бесконечно вкусно и бесконечно много. Звала в гости дочерей, зятьёв, соседей. Бабка обожала красиво накрытый огромный овальный стол в Большой комнате. И чтобы за столом – люди. Чем больше, тем лучше. Довольные, сытые люди, болтающие о всякой ерунде. Люди, не боящиеся людей. Люди, не бегущие от людей. Люди. Живые… Но все остальные – кроме Московской Галки, – только предлагали помощь. Так, мол, мы предложили – с нас взятки гладки, если что. (Хотя бабка моя НИКОГДА не функционировала в системе взаимозачётов.) А Московская Галка – та со всей первозданной честностью еврейского купечества вскакивала утром и готовила свои жуткие, самые прекрасные в мире «макароны по-флотски».

Когда дети Московской Галки и Московского Валерки подросли до возраста байдарочных походов по бурным рекам, наши московские родственники перестали ездить на ленивые пляжные юга. И уже никто не готовил мне макароны по-флотски до самой моей юности. А потом случился у меня в жизни очередной прекрасный парень – среди прочих очередных прекрасных парней. В «Коммуне» – «Сережа сумочный». Он служил во флоте. Радистом. И как сухопутный, отслуживший в рядах СА, парень вздрагивает, заслышав «перловка», так Серёжа дёргался при словосочетании «макароны по-флотски». Он отлично готовил. Баранина в духовке. Вы видали когда-нибудь, чтобы парень двадцати двух лет запекал баранину в духовке? С чесноком, травами, с какими-то сложносочетанными гарнирами? Ещё он мог часами делать массаж. Вот часами! То есть можно было уснуть, проснуться, снова уснуть – а он всё тебе ещё «гладит спинку». Из всех прекрасных прочих – такое мог делать только Серёжа. Ну и мой последний и единственный муж способен – так он и диалектически завершил этот калашный ряд имени моего свинского, прости господи, рыла… Ну и флот-макароны-влюблённость – так что ради меня Серёжа пошёл на эту жертву: приготовил макароны по-флотски. Они, конечно же, уже не были так божественно прекрасны, как «макароны по-флотски» от божественно прекрасной Московской Галки, случившиеся со мной в моём божественно прекрасном одесском детстве. Но это были очень вкусные макароны по-флотски.

Всё что нужно для очень вкусных макарон по-флотски – это добрый кусок хорошего свежего мяса. Лук. Чеснок. Сливочное (обязательно именно сливочное!) масло. Соль. Перец. Мясорубка. Сковорода. Всё. Особо капризные – могут посыпать зеленью.

Мясо, лук, чеснок – через мясорубку. На сковороде растапливаете щедрый шматок сливочного масла. Обжариваете фарш. Тушите фарш. В обжарено-протушенный фарш – макароны. Сухие! Не варить! Они созреют в луково-чесночно-сливочно-мясной неге. Посолить, поперчить. Готовится на «съесть». Про запас макароны по-флотски не годятся. Превращаются в запеканку. Блюдо «скорой руки». Энергетическую дыру таким не залатаешь. Зато и голодным не останешься.

Иногда, когда какая-нибудь ерунда заставляет меня печалиться по людям и по себе – я готовлю. И в доме, где постоянно живут всего два человека, вдруг оказывается несколько восьми– и пятилитровых кастрюль мясной солянки, зелёного борща, ведро молодой картошки, чугунок котлет из индейки. И можно было бы накормить гвардейский экипаж. Тот, который был организован по указу Александра Павловича Романова в 1810 году. Тот, состоять приписанным к которому после Бородинской битвы и переправы через Березину почитали за честь мужчины дома Романовых – и цесаревич Алексей на дошедших до нас фотокарточках большей частью в бескозырке с ленточками, в гюйсе, тоже числился в личном составе Гвардейского экипажа. Как и его отец. Тот самый гвардейский экипаж, который здесь, у меня, на Бородинском поле, отвечал за мост через Колочь. Тот самый, что бок о бок с егерями. Тот, которым командовал мичман Лермонтов. Троюродный брат известного толмача Байрона на русский. Фамилии одинаковые. И они даже родственники. Но какие разные Лермонтовы! Михаил Николаевич дослужился до адмирала. Участвовал и в походе армии на Париж. И во многих прочих сражениях. Брал турецкие крепости и участвовал в дальних морских походах. Командовал фрегатом «Россия» и линкором «Георгий Победоносец». Но важнейшим делом всей своей жизни считал именно Бородинское сражение. Именно сожжённый мост через реку Колочь. И я бы с огромным удовольствием накормила и мичмана Лермонтова, и его матросов, которым французы не дали даже в баньке домыться. И егерей, которым матросы гвардейского экипажа дали уйти по мосту – и только потом подожгли его. Что за этими простыми обыкновенными обыденными словами! Это не зажигалкой щёлкнуть в тиши и уюте кабинета… С каким бы удовольствием они посидели бы у меня за столом после Красной Пахры, где они навели семь понтонных мостов под проливным дождём, разбирая избы на доски, при помощи верёвок, жердей и такой-то матери (последняя – вместо гвоздей). С каким аппетитом уминали бы они после Копысе, где создавали стометровую переправу – и трое просто замёрзли. Просто. Просто замёрзли насмерть. Как бы выпили водки, да закусили бы горячей котлетой после Березины, где строили мост, стоя по пояс в ледяной воде – и ещё многие стояли насмерть в ледяной воде. Стояли насмерть – стояли до смерти. Уже никогда не были живыми. Вы когда-нибудь строили мост по грудь в ледяной воде? И я – нет. Сама мысль об этом мне страшна. И чтобы отрубить мысли я иногда пишу. Иногда – убираю. Иногда – гуляю по двадцать пять километров пешком. А иногда – готовлю.