Читать книгу "Галя - Вера Новицкая"

Все громко рассмеялись.

— Властительница морской болезни — это хорошо сказано, — одобрил Ланской.

— Нептунья! Вот так имя! Прелесть! Я в восторге! — захлебнулась даже Надя от избытка восхищенья перед остроумием своего рыцаря. — Да Боби и нельзя курить.

— Да, а вот моя мамаша не запрещала мне курить, как Бобина своему сыну, и достигла блестящих результатов. Когда первый раз она своим тонким обонянием расчувствовала, что я курнул потихонечку, в тот же день она коварно сказала мне:

«Я удивляюсь, Коля, взрослый человек (мне было этак лет четырнадцать) и до сих пор не куришь? Пора начинать. Над тобой товарищи смеяться будут».

«Нет, — возражаю я с апломбом, — я уже курю».

«Да разве значит курить, если сжигать какие-нибудь несчастные пять-шесть штук в день! Это десятилетние ребятишки выкуривают. Я тебе советую: приучись, а то тебя на смех подымут. Я убеждена, что ты и трех папирос подряд не одолеешь».

«Ну, вот! Большая, подумаешь, хитрость», — обиделся я.

«Никогда не поверю, чтобы одолел».

«Хотите, докажу?»

«Хочу, и скажу даже больше: если справишься, я подарю тебе, как взрослому человеку, золотые часы».

Тут ли не постараться? Я и приналег. А мама еще подзадоривает:

«Нет, Николай, ты затянись; иначе это не куренье, а пускание дыма в воздух».

— Я и затянулся… Миг, другой, третий… И я очутился в беспощадных объятиях коварной Нептуньи. С тех пор ни-ни, не терплю даже комнат, где сильно накурено, — закончил он.

— Но ваша мамаша преостроумно поступила: ни споров, ни тщетных доказательств о вреде табака, скоро и радикально, — одобрила Леля.

Весело начавшийся разговор перешел в оживленную болтовню. Ее, не умолкая, поддерживали Николай Андреевич и Надя, в сущности, очень сходные и по характеру, живому и беззаботному, и по отсутствию у обоих влечения к серьезным книгам и науке.

— Правда, ведь какая гадость эта география? — довольная тем, что нашла единомышленника, изливала перед ним свои антипатии Надя.

— И притом совершенно бесплодная трата времени на ее изучение, — вторил Власов. — На что она? Расписание поездов имеется, путеводители существуют, и, клянусь рогами Мефистофеля, даже на самой захолустной станции ни один кассир не выдаст вам билетов прямого сообщения в Ялту через Архангельск, — смеясь убеждает он слушателей: — Прошу протестовать, если говорю неверно, — предлагает он.

— Верно, конечно, верно! — радостно подтверждает Надя. — Господи, какое счастье, что хоть вы не такой умный… — непосредственно срывается с ее языка эта своеобразная похвала.

— Надя!

— Надя!!! — одновременно раздались возгласы Лели и Гали.

— Кланяюсь и благодарю, — в ту же минуту расшаркивается и Власов.

— Что «Надя, Надя»? Я не сказала ничего плохого. А вы, правильно, кланяйтесь, кланяйтесь! — обратилась она к Николаю Андреевичу. — Потому что в моих устах это комплимент, и большой. Я вовсе не хотела сказать, что вы глупый, сохрани Бог, или неумный, то есть не ученый, — пояснила она. — Если бы вы только знали, до чего я ненавижу и боюсь ученых!.. Так и ждешь, что тебе либо из истории страшенный вопрос какой-нибудь закатят, либо и того хуже: «Госпожа Таларова, потрудитесь решить это уравнение с двумя неизвестными». А по-моему, там не два, а все неизвестное! «Какие два способа вам знакомы? Способ подстановки и способ приведения…» — подсказывает мне, бывало, наш Бином. А у меня свой вечный прием: либо способ приведения к беспорядку, либо способ приведения к двойке… Так они безвыходно и торчали в моей журнальной графе.

— Ты бы хоть не хвасталась, Надя, — укоряет ее сестра, в то время как остальные смеются.

— Да что же, матушка, все равно, шила в мешке не утаишь. Зато наша Галка, бывало, знай себе строчит да строчит. Сверху донизу доску испещрит, так что у всех в глазах рябить начинает, а у меня даже мурашки по всему телу беготню устроят. С вами в подобных случаях то же творится? — обращается девушка к своему единомышленнику.

— Вроде того, — соглашается он.

— Ну, а скажите, совсем-совсем откровенно, как на духу, — дальше пытает Надя Власова, — кроме Нептуна, и то больше по протекции его владетельной супруги и, главным образом, из практики, помните ли вы еще хоть что-нибудь из истории? Положа руку на сердце? — добродушно осведомляется она.

— Все-таки кое-что помню, ведь я как-никак юрист, следовательно, с древностью хоть отдаленно, но знаком должен быть, — поясняет Власов.

— И что, что юрист? Большая штука! Ничего это не доказывает, — опровергает Надя. — Может быть, вы с удовольствием в юнкера бы перекочевали, но… но… Вот скажите, вы бы хотели быть офицером?

— Да я-то, собственно, в душе имею влечение к военной службе, но отец мой, к сожалению, чувствует призвание иметь сына-студента, — откровенно и весело сознается он.

— Ага! Значит, я права! — торжествует Надя.

На следующий же день после знакомства с Боби в городской клуб собрались все остальные исполнители; была произведена считка, а вскоре и первая репетиция. Участники ретиво принялись за дело, и спектакль двигался на всех парах.

Галя, конечно, давно уже знала свою небольшую роль, но Марья Петровна, верная данному слову, не соглашалась отпускать ее на первые репетиции. За Малашку читал обычно суфлер или кто-либо другой, притом даже не весь текст, а лишь реплики, последние слова, на которые отвечала Надя, главным образом параллельно с ней ведущая сцены. Роль казалась такой незначительной, отсутствие Гали не было заметно. Сильно ощущали его только Ланской и Михаил Николаевич: во-первых, общество этой девушки доставляло им большое удовольствие, во-вторых, оба были глубоко возмущены капризом Таларовой, из личного мелкого и злобного чувства лишавшей Галю приятного развлечения, которыми так бедна была бесцветная трудовая жизнь этой юной даровитой девушки.

За исключением данного пункта, волновавшего Михаила Николаевича и порождавшего в кануны репетиций неприятные разговоры с невесткой, настроение у него было самое хорошее. Здесь, в деревне, он ожил, помолодел душой, окруженный трогательными заботами, вниманием и приветливостью, счастливый цветущим видом своей заметно поправившейся дочурки, довольный горячей взаимной привязанностью между ней и Галей.

У Гали тоже светло и легко было на душе после двух долгих лет одиночества, равнодушия, отсутствия малейшей искры внимания, забот и тревог о себе, теперь, когда был тут ее дорогой «дядя Миша», ежеминутно стоящий на страже ее интересов, ограждающий ее от крупных и мелких, теперь лишь исподтишка сыплющихся на нее злобных нападок Марьи Петровны и Лели, от вечных уколов и ударов ее самолюбию. Когда рядом был и другой преданный человек, безмолвно, лишь взглядом или голосом выражающий ей свое глубокое сочувствие, когда, заглядывая ей в лицо своими милыми, синими, чисто Таларовскими глазками, вечно ластилась к ней славная крошка, — легко, полной грудью дышалось девушке; жизнь казалась светлой, радостной, и мелкие повседневные уколы и дрязги лишь скользили поверх, не задевая ее души.