Читать книгу "Постсоветский мавзолей прошлого. Истории времен Путина - Кирилл Кобрин"

Национализм, увы, победил интернациональную солидарность рабочих и навсегда отравил своими миазмами пролетарское движение. Я уже не говорю о том, что сегодня «пролетариат» как таковой, в терминах марксизма, мало где существует. В конце XIX – первой половине XX века под «пролетариатом» понимали прежде всего тех, кто работал в крупной индустрии. Большие заводы, гигантские толпы по гудку медленно втекают в фабричные ворота. Как писал в гениальном стихотворении Блок,

В соседнем доме окна жолты. По вечерам – по вечерам Скрипят задумчивые болты, Подходят люди к воротам.

Я слышу всё с моей вершины: Он медным голосом зовет Согнуть измученные спины Внизу собравшийся народ.

Конечно, уже тогда марксистские теоретики сильно заблуждались – существовало огромное количество мелких предприятий, да и само слово «фабрика» вовсе не означало «большую фабрику». Это могла быть просто большая (или даже средняя) мастерская. К примеру, перед Первой мировой отец Франца Кафки попросил сына присмотреть за семейной фабрикой по производству асбеста. Она располагалась в пражском районе Карлин. Как-то из любопытства я решил найти фабричное здание – и в результате обнаружил каменный сарай, где могли расположиться не более дюжины человек.

Еще одна любопытная вещь относительно «трудящихся», которые вроде бы должны проявлять 1 мая солидарность друг к другу, – это то, что не все трудящиеся считались таковыми, по крайней мере многими из социалистов и коммунистов. Все трудящиеся равны, но некоторые равнее прочих. Катаев отправляет на маевку рыбаков, однако в классическом ленинизме одесские рыбаки не являются пролетариями, ибо являются «владельцами средств производства». У них есть сети и шаланды. Вопрос о том, считать ли мелких производителей, ремесленников, кустарей и т. д. «трудящимися» не раз раскалывал социалистическое движение; к примеру французские социалисты XIX века отвечали на него вопрос положительно, а итальянские и испанские анархисты и вовсе чувствовали себя в «мелкобуржуазной стихии» как рыба в воде. Но Ленин со товарищи (и Эрнст Тельман с германскими коммунистами) записал сапожника и булочника во враги. Результат не замедлил себя ждать: обыватель, мещанин – вот кто поддержал Гитлера и составил его массовую социальную базу. Впрочем, в этой базе нашлось место и для настоящих пролетариев.

Сегодня же в странах Запада крупной индустрии почти нет, а там, где есть, она требует совсем небольшого количества рабочих рук. Под термином working class подразумевают социальные низы вообще – но только работающие «низы». Вряд ли можно включить сюда, к примеру, безработных, а уж тем более безработных во втором или в третьем поколении, то есть людей, которые никогда не работали. Более того, немалая часть working class в странах Запада, прежде всего Западной Европы, – трудовые мигранты. Остатки местного рабочего класса никаких теплых интернациональных чувств, никакой солидарности с трудящимся, приехавшими к ним из Польши, с Украины или из Турции, не чувствуют, чаще всего голосуя за собственных ксенофобов. К примеру, в Великобритании именно депрессивные бывшие рабочие города – вкупе с местами обитания провинциального среднего класса – поддержали Brexit. А на первомайские демонстрации в Лондоне ходят прогрессивные интеллигенты, журналисты, врачи, учителя и прочая публика, которую ни один марксист никогда не назвал бы «пролетариями».

И зря не назвал бы. Ибо слово «трудящиеся» вовсе не равно слову «рабочие», оно значительно шире его. Оно даже шире термина «наемные работники». В число последних, к примеру, входят крупные менеджеры или биржевые трейдеры, на доходы каждого из которых можно было бы содержать небольшой азиатский или африканский город. Формально же, с марксистской точки зрения, эти богачи равны бедняку, который всю жизнь закручивает гайки на конвейере – ибо и менеджер, и рабочий завода продают свой труд, а их наниматель получает от сего прибавочную стоимость. Ну и, конечно, согласно Марксу, все они отчуждены от произведенного ими продукта.

Можно, конечно, тогда делить общество на классы по величине дохода: справа богатые, слева бедные. Но, как мы знаем, бедные часто голосуют за правых, а богатые – за левых. Так что и здесь ни серьезной политической позиции не выстроить, ни о солидарности не поговорить. Более того, если делить современный мир по такому довольно примитивному признаку, который на самом деле более характерен для доиндустриальной эпохи, то получается, что наш мир провалился в странную архаику – ни тебе классов, ни классовой борьбы, а вместо идеологии – пасхальные яйца на Праздник труда. Впрочем, «современность» современного мира, созданного мыслителями, инженерами, рабочими, солдатами, учеными позапрошлого и прошлого мира, сильно преувеличена. Об этом писал французский философ Бруно Латур[21]. Доиндустриальная архаика всегда с нами. Другое дело, что мы принимаем за нее многие вещи, изобретенные уже в наше, современное время, – как, например, национализм. Многие считают нынешний всплеск национализма чем-то ужасно дремучим, хотя понятно, что ни во времена Франциска Ассизского, ни во времена Ивана Грозного ничего такого просто не существовало. Сивуху национализма начали гнать из браги национального романтизма только в XIX веке, применяя изобретенные тогда механизмы общественного сознания.

Оттуда же, из XIX века, доставили в наше время – но уже в Россию, пока не во Францию или в Германию, слава богу, – пасхальные яйца на Первомай. В нынешнем русском смешении праздников Труда и Христа не стоит искать особенно глубоких корней, чем занялся весной 2016 года Геннадий Зюганов, напомнив пастве КПРФ, что живи Христос сегодня, он пошел бы на первомайскую демонстрацию в нашей партийной колонне. Кстати, никто не заметил в этом высказывании возмутительного богохульства. Дело в том, что Христос жив сейчас, он вообще жив всегда, ибо является одной из ипостасей Святой Троицы, он – Бог. Зюганова можно было бы заподозрить в неслыханном ницшеанстве («Бог умер», как мы помним), не будь его рассуждение продиктовано обычным благоразумием. Если Христос жив и собирается выказывать солидарность в рядах колонны КПРФ, то это он тогда должен возглавить ее, а не Зюганов, которому явно не по рангу вести за собой Сына Божьего. Так что для всех будет лучше, если Христос успокоительно мертв, а во главе КПРФ стоит некто Зюганов, который, впрочем, с удовольствием выдал бы членский билет известному борцу за справедливость из Галилеи.

Но если Христос мертв, то праздновать Пасху бессмысленно. Однако российские коммунисты – вместе с многочисленными российскими гражданами другой партийной принадлежности – ее с удовольствием отмечают, одновременно отмечая День солидарности трудящихся в стране, где на месте социальной справедливости (и любой гражданской солидарности вообще) зияет гигантская пропасть. Получился удивительный праздник: невоцерковленные последователи универсалистской религии, верящие не в Бога, а в специального Русского Бога, ходят по майским улицам, демонстрируя солидарность с неизвестными им людьми, которых они на всякий случай боятся и даже ненавидят. По другую, западную сторону от бывшей советской границы по майским улицам ходят другие, наоборот, очень благорасположенные и сочувствующие, но не совсем понимающие, кому именно. А на юг и на восток от всего этого в огромных страшных заводских корпусах сидят миллионы людей и в ужасных условиях производят вещи для первых и для вторых. Но они на демонстрации не ходят. Им некогда. Надо работать, иначе можно помереть с голоду. Что же до богов, то они помолятся им в свободное время – только без красных флагов и лозунгов.