Читать книгу "Экипаж машины боевой - Александр Кердан"

– Товарищ сержант, вы просто гений, – восхищенно сказал Мэсел. – Так быстро нас догнали, не растерялись в сложной ситуации. Теперь с вами мы не пропадём!

Такая откровенная лесть нисколько не покоробила Шалова. Наверное, он так о себе самом и думал. Он улёгся на нары, закрыл глаза, но уже через минуту подал голос:

– А где вино, что я вам отдал в Юдино?

Мэсел и Юрка отвели глаза. Ответил Кравец:

– Выпили…

– Вот, товарищи курсанты, вся ваша забота о командире. Выпили, и хоть трава не расти!

Мэсел с готовностью доложил:

– Найдём вина, товарищ сержант! Только прикажите!

– Где найдёте?

– Здесь. Рядом. Ну, Валера, что у нас сидел, он же целый вагон винища везёт. Ещё нам обмен предлагал.

– Какой?

– Тушёнку на вино.

– И что?

– Ничего! Кравец не разрешил, – не упустил случая ущипнуть недавнего начальника Мэсел. – Я, говорит, начкаром назначен и не разрешаю менять продовольствие на спиртное. А вино, я вам доложу, товарищ сержант, классное – портвейн и даже марочное есть, «Букет Молдавии».

– Да если бы я тебя не остановил… – возмутился Кравец.

– И что бы тогда?

– Донт би нойси! Не шумите! – приказал Шалов и спросил Кравца: – Сколько у нас сухпайков осталось?

– На трое суток.

Шалов наморщил лоб, что-то высчитывая:

– А хлеба?

– Пять буханок, – доложил Кравец.

– Вот что я решил, – сказал Шалов. – Зачем мы будем сидеть на ящике с сухпаем, как дог ин зе манже, то есть собака на сене. Хард дриньк – спиртное – это те же калории. Половину сухпая можем спокойно обменять. Масленников, бери продукты и дуй к этому Валере. Да верни ему балалайку, – кивнул он на гитару. – Хорошо, что её комендант не заметил!

– Товарищ сержант, а если задержка где-то будет? Как мы без жратвы? – сделал попытку вразумить начкара Кравец. Но в армии такие попытки заканчиваются всегда одинаково.

– Стоп ё гэб! Заткнись! – приказал сержант. – Ты, видать, всё ещё начальником караула себя чувствуешь. Ступай-ка на пост, просвежи голову!

3

– А вы знаете, что такое шашлык по-карски? Берётся мясо молодого барашка, обязательно на косточке. Сутки вымачивается в собственном соку. Никакого уксуса, только соль, перец, репчатый лук. Нанизывается каждый кусок на отдельный шампур. И жарится на тлеющих углях. Лучше, чтобы они были берёзовыми. Переворачивается шашлык только один раз. Тогда запекается корочка с двух сторон, а внутри мясо хранит сок и даже немного крови. Аджика, кинза, базилик, сладкие помидоры с кулак величиной, красное вино… – Шалов сглотнул слюну, а Кравец поймал себя на мысли, что начкар, рассказывая о шашлыке, умудрился не произнести ни слова по-английски.

– А у меня мама борщ с пампушками такой ди-и-вный готовит, – мечтательно протянул Захаров. – Густой, наваристый. Фасоль, сметана, чесночок. А к нему ещё горилочки чарку… Мама, как я хочу борща!

– Лучше у мамы сала попроси… – посоветовал Мэсел, включаясь в «съедобные» воспоминания. – Представляешь, картошка, жаренная с луком, а к ней сало – розовое, с тоненькими мясными прожилками. Или грузди в сметане.

– Тогда лучше рыжики. Я читал, что для Петра Первого специально собирали рыжики размером не больше пятикопеечной монеты и солили по особому рецепту… С тех пор и зовут рыжик царским грибом!

– А моя мама замечательно делает вареники с вишней или с творогом… – сказал Кравец.

– А моя – печёт блины обалденно вкусные. Особенно, когда прямо со сковородки. В масло растопленное их макаешь… Одна сторона у блина гладкая, другая шершавая – «мать и мачеха» называются. Мама всегда говорила, что надо с «мачехиной» стороны блин маслом мазать, а мне нравилось, наоборот, с «материнской». Ешь такой блин, а он во рту тает…

– Ну-ну, и я там был, мёд-пиво пил! По усам текло, а в рот не попало. Ел, не ел, а за столом сидел. Хватит сказки рассказывать! И без того жрать охота… – прервал аппетитные воспоминания Шалов.

Эту игру «в еду» у них во взводе придумали на первом курсе, когда только поступили в училище и ещё не забыли вкус домашней пищи. Непросто было вчерашним школьникам привыкнуть к курсантскому пайку, с его прогорклым комбижиром, вечным недовесом, трижды прокипяченным чаем и так далее, и тому подобное. Ко всему прочему именно на первом курсе их много гоняли по физподготовке, нагружали нарядами. Тогда стихийно и родилось коллективное «бессознательное» – ностальгия о вкусной и здоровой пище. Как будто этим можно заглушить непреходящее чувство тоски по родительским разносолам. Кравцу, например, ещё сильнее хотелось есть после разговора о материнских пирожках.

– Я бы сейчас и в наряд по кухне согласился пойти, – сказал Захаров.

– Придумал тоже! Кухня! Забыл, как мы три раза подряд посуду перемывали? – напомнил Мэсел.

– Ну, перемывали… Что с того? Зато тушёнки нахавались от пуза и масла сливочного…

– А мне после вида той горы объедков, что со столов собрали, никакая тушенка в горло не лезла… – пробурчал Кравец.

– Ха-ха! То-то ты потом с «очка» не слезал трое суток! – злорадно хохотнул Мэсел.

– Ты лучше вспомни, как сгущёнки на спор выпил шесть банок и под капельницей лежал!

– Я же говорю, хватит о жратве! – прикрикнул на них Шалов.

– Так мы же – о кухне!

– Ты, Кравец, точно дождёшься! Сказано, больше повторять не буду: о кухне тоже разговоры прекратить!

«Может, Шалов и прав, – подумал Кравец. – О кухонном наряде вспоминать – себя не уважать!» «Кухня» была бичом Божьим для всех первокурсников, особенно брезгливых. При одном упоминании о ней перед мысленным взором Кравца сразу же рисовалась посудомойка – огромное помещение с тремя стоящими друг за другом ваннами, в которых, соответственно, горячая, тёплая и холодная вода. Первая ванна торцом примыкает к окну, за которым находится «параша» – бак с пищевыми отходами – пост самого стойкого и небрезгливого. Он черпаком, а чаще – руками должен выгребать остатки пищи из тарелок в помойный бак и бросать очищенную посуду в первую ванну. В ней – почти кипяток, в который насыпано полведра соды. Бачки, алюминиевые кастрюли и тарелки навалены в ванну грудой. Ещё один курсант деревянной лопатой переворачивает их. Это первый помыв. Следующий посудомойщик должен выхватить из кипятка тарелку или бачок и перекинуть в соседнюю ванну с тёплой водой. В ней, таким же макаром, как в первой ванне, два курсанта с лопатами производят второй помыв. Невзирая на то, что посуда побывала в содовом растворе, она всё ещё скользкая от жира. Жирные пятна снуют по поверхности воды, как солярка с подбитых субмарин – такой образ пришёл Кравцу после первого наряда. В третьей ванне уже вручную посуда ополаскивается и ставится в сушилку. Потом приходит дежурный по кухне, как правило, курсант старшего курса, и носовым платком проверяет чистоту. После проверки обычно процесс мытья посуды повторяется. Бывает, что перемывать посуду приходится несколько раз. Делать это, в общем-то, нетрудно. Но на это затрачивается время. А его у кухонного наряда в запасе нет. Ведь надо кроме мытья посуды протереть столы в двух залах, где питаются полторы тысячи курсантов, вымыть полы, очистить котлы для варки пищи и начистить две ванны картошки. По этим «картофельным» ваннам и идёт основной зачёт: справился наряд с задачей или нет. Необходимо до утра заполнить ванны очищенной картошкой доверху. По странному стечению обстоятельств ни одна из двух имеющихся в столовой картофелечисток во время нарядов не работала. Однажды, правда, удалось включить один из этих допотопных агрегатов. Так он вместо очистки кожуры стал рубить неочищенную картошку на четыре части. Старший по кухне тут же приказал не заниматься ерундой и чистить картошку вручную.