Читать книгу "Крымская пленница - Александр Тамоников"

Дымок похудел, укоротился, стал расползаться по ночному воздуху. Полностью удовлетворенный, Глеб снова перевернулся на спину, взялся за третью сигарету. Наручные часы с него не сняли. В них имелся будильник, и он завел их на два часа ночи, вряд ли бандиты выступят раньше. Пристроил сумку под голову. Долго ворочался, не мог уснуть, хотя еще недавно падал с ног и засыпал на ходу! Обычное дело: засыпаешь дольше, чем спишь! И все же уснул — приказал себе, расслабил тело и мозг. А когда ненавистный будильник подал сигнал к побудке, начались нечеловеческие муки: глаза не открывались, любое движение заставляло страдать. Ни есть, ни жить не хотелось. «Выдохся, сломался, капитан? — костерил он себя. — Хотя извини, нельзя сломать то, что не работает, турист ты хренов!»

Он шел по дороге, постепенно ускоряясь, приходя в чувство. Часть пути даже пробежал, вернул себе форму. Не все так плохо, как казалось. Памятная скала теперь была справа. Возвышалась на фоне загадочного крымского неба. Глеб ушел с дороги, начал осваивать каменистую местность. Скала торчала, как минарет, словно издевалась. Он погрузился в овраг, а когда тот сгладился, местность изменилась, подросла трава, стали появляться деревья — хвойные, небольшие, с толстыми извилистыми ветвями и плоскими, как будто срезанными бритвой, вершинами. Деревья сбегали по склону, на который он карабкался. Нюх еще остался — до него доносился слабый запах дыма, какая-то остаточная гарь. Он поднялся на покатую вершину, а дальше полз, прижимаясь к земле. Лес расступился, где-то поблизости журчал ручеек, и с приближением к нему журчание делалось громче. Запах продуктов сгорания тоже усилился.

Противник расположился на ночлег в седловине между холмами, на небольшой поляне. Сидевший у костра мужчина поднял голову, уловив шум. Костер был символическим — горели всего две толстые ветки. Когда они прогорали, «дневальный» укладывал сверху еще парочку. Он сидел, скрестив ноги по-турецки, перебирал заготовленные для костра ветки. По снулой физиономии рядового Волошина сновали угрюмые тени. Глеб застыл в траве, затаив дыхание. Волошин определенно что-то услышал, навострил уши. Физиономия из снулой превратилась в хищную. Он привстал, забегал глазами по окрестностям. Крупная ночная птица шумно взлетела с ветки, подалась, махая крыльями, к распадку, и Волошин, расслабившись, вернулся к своему занятию. Через минуту он снова впал в безразличное полусонное состояние…

За спиной Волошина валялись какие-то коряги, фляжка с водой, целлофановые пакеты, окровавленные бинты. Стоянка была довольно компактной. Люди спали, подстелив под себя еловые лапы. Анюта лежала справа от дневального. Начни она шевелиться, он бы сразу заметил. Но девушка не шевелилась, спала. Она лежала спиной к костру, подтянув колени к подбородку. Худенькая, беззащитная. Волосы слиплись, висели паклей. Диверсанты сжалились над девушкой — руки, ранее связанные за спиной, теперь были связаны впереди, и она зажала их между коленями. Сняли «наклейку» со рта — видимо, до первого предупреждения. Возможно, даже накормили. Все правильно, она нужна им живая и здоровая, способная передвигаться. Дальше в низине спали остальные, обняв автоматы. Лежали грамотно — вразброс, одной очередью всех не кончишь. Завалишь одного-другого — остальные всполошатся и укроются. Не надо прыгать выше головы, всему свое время…

Волошин не спал, но погружался в какую-то дремотную прострацию. Он подался вперед, оперся обеими руками на ствол автомата. Глеб пополз в обход, съехал в низину, снова затаился. Теперь диверсант находился почти сзади, выделялся его профиль, рыхлый подбородок. Он ничего не чувствовал, хотя в принципе мог бы обернуться… Наверное, все же уснул, но кто его знает. Мамку с папкой вспоминает или свою девушку? Ведь даже у полных отморозков должны быть матери, отцы, девушки, может, даже дети — не дай господь, конечно…

Добротную корягу у Волошина за спиной Глеб заприметил давно. Жечь такую не стали бы, но зачем-то принесли. Массивная, почти бескорая, полметра длиной, унизанная короткими сучками. Готовая палица — холодное оружие ударно-раздробляющего действия… Он, как призрак, вырос у Волошина за спиной, одновременно занеся корягу, у которой один конец был тоньше другого и служил идеальной рукояткой. Волошин вздрогнул, сладко зевнул. Удар по затылку был страшен — со всего размаха, с мощным выбросом энергии! Ствол автомата, на который опирался диверсант, пробил ему подбородок, застрял во рту среди сломанных зубов. Треснул череп, и коряга осталась в нем, вдавившись сучками. Он повалился лицом в костер, даже не успев обмозговать незатейливую мысль, что настал его час. Разлетелись искры, мертвец зарылся носом в золу. Глеб опустился на колени, вытащил из его головы автомат и распрямился.

В принципе все прошло с минимальным шумом, никто не проснулся. День, когда они носились, как хомяки по колесу динамо-машины, уморил диверсантов. Переводчик огня (он же предохранитель) находился в верхнем положении. Взведен ли затвор — неизвестно. Глеб поколебался, вынул поочередно из кармана диверсанта два снаряженных магазина и, рассовав по своим карманам, поднял голову. Остатки диверсионной группы спали, что-то бормоча во сне. Один из них застонал, заворочался, выискивая безболезненную позу, — видимо, раненный в руку Рубанский. Шальная мысль — стоит ли тянуть резину? Уйдет, а потом все заново? Вот они, рядом, — перестреляй всех! Каждому по пуле, и дело с концом. Он поколебался, сделал шаг… В подобных ситуациях невозможно не ошибиться! Мешался автомат, магазины в карманах, мешалась сумка Карповича, которую он за каким-то хреном таскал с собой! Наконец решение было принято! Глеб поднял Анюту на руки, перевалил через плечо. Девушка дрожала, дышала слабо и прерывисто. Почему вдруг показалась такой родной? Тихо, родная, тихо, будем считать, что украли невесту… И вдруг она взвилась, испустила душераздирающий вопль! Забила ногами, стала извиваться…

И началась безумная свистопляска! Диверсанты вскакивали, вертелись. Кто-то схватился за автомат, истошно орал. А Глеб уже бежал с переброшенной через плечо «невестой» по пади низины — на юг, к скалам. Забились сзади автоматные очереди. Он петлял, как заяц, надеясь, что его не видят, бьют вслепую. Нельзя так, не собой же рискует! В низине стелился кустарник, поблизости подрастали скалы, но до них еще бежать! Он оступился, угодив в замаскированную ловушку, и оба покатились в какую-то канаву — ее в темноте, хоть тресни, не было видно! Диверсанты метались по лагерю, еще не придя в себя и не понимая, что происходит. Но кто-то видел бегущего человека, о чем и сообщал надрывным заиканием. А что тут думать — девчонка пропала, товарищ мертв, и рожа у него превратилась в головешку! Они горланили, как перепуганные вороны, но боялись покидать пределы своей стоянки и залегали, перекликаясь дурными голосами. Не иссяк еще порох в пороховницах — окрестности оглашали отрывистые автоматные очереди.

Глеб сполз на дно канавы, начал тормошить извивающуюся девушку.

— Анюта, милая, это я, Глеб… Успокойся, все хорошо, мы выберемся…

Она застыла и вдруг издала мучительный стон:

— Глеб… Глебушка…

— Помолчи, доверься мне… — Он достал из-за спины сумку — там в кармашке имелся примитивный перочинный нож — и начал разрезать путы на ее руках. Диверсант, мать твою, мог бы заточить свой нож! Веревки лохматились, неохотно рвались. Он взмок, пока все сделал. Она обвилась вокруг него, захлюпала носом. Вовремя, нечего сказать. Самое подходящее время для телячьих нежностей! Глеб насилу оторвал ее от себя и высунулся из канавы. Темнота, хоть глаз выколи. Диверсанты затушили костер. Неясные тени колебались в сумрачном воздухе — далеко, в пределах стоянки. Он осторожно передернул затвор. Из патронника вывалился патрон. Значит, был уже передернут и готов к стрельбе. Отыскал его в траве, сунул в карман штанов — в хозяйстве пригодится — и повернулся к девушке. Она дрожала, скорчившись в яме, жизнь просыпалась, глаза начинали поблескивать.