Читать книгу "Невеста оборотня - Альфред Билл"

Я пишу эти строки уже старым человеком и в тысячный раз возвращаясь в своей памяти к этой сцене, я вновь и вновь задаю себе все тот же вопрос: как я должен был поступить в ту ночь, или, более того, что бы я сделал тогда, не покинь меня в те часы моя решимость. Ибо в целом мире никогда не было и не будет даров, отказ от которых не наносил бы столь жестокого оскорбления дарующему их; потому что нет в этом мире девушки, пребывающей с колыбели до своей первой брачной ночи в целомудренном неведении и не знающей о том, что она отдает своему возлюбленному. Несмотря на свою молодость, Фелиция была женщиной, ставшей преемницей общественного положения своей матери, госпожи и владелицы трех сотен рабов, божеством, опекающим и охраняющим их с рождения до самой смерти. И многим, конечно, мои действия могут показаться чистыми и согласными с велениями человеческой совести — так, во всяком случае, иногда кажется и мне.

Это был бы правильный и оправданный для юной любви поступок — даже солнце уходит за горизонт, чтобы мир смог увидеть его, — но лишь когда возлюбленные принадлежат к разным фамилиям. Кроме того я, испытывая при этом маленькую гордость, помнил о том, что есть жертвы, приняв которые, сама любовь оказывается купленной за слишком высокую плату, и то, что я был удивлен отказом девушки платить по нашим долгам благодарности дяде Баркли, не было такой высокой ценой. Я представил себе последние годы жизни нашего дяди, по которым он будет идти неверной дрожащей походкой, неудовлетворенный ролью управляющего нежизнеспособной фирмой, и весь его печальный облик будет служить тем безмолвным укором, который отравит наше счастье и сделает кислой чашу нашей любви.

Тем временем я подвел Фелицию к своему креслу, стоящему перед камином, наполнил его сухими, жадными до огня дровами и, опустившись на колени, снял с нее легкие изящные туфельки на высоком каблуке, а затем согрел в своих ладонях ее маленькие ледяные ножки. Девушка в течение всего этого времени не произнесла ни слова, она лишь отпила из стакана маленькими глотками немного старой мадеры из запасов моего отца, которую я поспешил принести из запертого чулана. А потом она, чем-то напоминая человека, лишь произносящего вслух приходящие ему на ум слова, заговорила громко и безостановочно:

— Это не будет обманом Сен-Лаупа — если не считать обманом игру, в которой один противник стремится победить другого. Он питает ко мне не больше любви — настоящей любви — чем я к нему. Женщина для него лишь развлечение и забава — впрочем, так было всегда. Его высочайшее превозношение меня — это брошенные мне в лицо сравнения с красивейшими из его прежних любовниц. Эта жалкая и ничтожная девчонка, которую он привез сюда для того, чтобы уберечь меня от тебя, проведет эту ночь с ним.

— Да, я уверена в этом! Я знаю это наверняка! — воскликнула девушка с живостью, ошибочно приняв за сомнение мои слова, когда я вспомнил о том, что произошло между Сен-Лаупом и горничной в дядином холле. — Сегодня после ужина я заметила его знак, переданный ей в такой форме, которая не могла бы означать ничего другого, кроме как предупреждения о свидании, и пятью минутами спустя, после того как она погасила мою лампу, ее уже не было в доме. Я проследила за ней, спустившейся в поджидающую ее карету, проехавшую затем под моим окном. Итак, ты видишь, мой дорогой… — И вдруг ее глаза засветились и голос наполнился счастьем, и ее руки, и ее юная грудь, и ее обнаженные плечи потянулись ко мне, преклонившему пред ней свои колени. Еще одно мгновение — и нас бы соединило объятие, которое никому и никогда не удалось бы разорвать…

И в этот момент в волшебное безмолвие ночи вошел глухой звук падения на пол веранды какого-то тяжелого тела, вслед за которым послышался цепкий стук лап по доскам. Этот звук тяжелых быстрых ударов лап то уходил к ступенькам, спускающимся к лужайке перед домом, то возвращался обратно, и наконец затих у, окна, через которое вошла в мой дом Фелиция. И тогда поверх ее полыхнувшего жаром плеча я увидел огромную низко наклоненную голову волкодава Сен-Лаупа, окаймленную вставшей дыбом шерстью на его могучей шее, чьи горящие в ночи глаза свирепо пожирали нас сквозь оконное стекло.

— Не смотри! — почти бессознательно вскрикнул я. Но Фелиция обернулась к идущим из-за окна звукам и, к моему ужасу, громко вскрикнув и закрыв глаза руками, рыдая, упала обратно в кресло. Это, должно быть, на некоторое время сделало меня безрассудным и я совершил самый худший из тех поступков, на которые был способен в этот момент. Я схватил один из моих пистолетов, лежащих на каминной полке, и в упор прямо сквозь стекло выстрелил в зверя. В следующее мгновение, когда я увидел его отпрыгнувшим в сторону и стремительно спасающимся бегством, я схватил второй пистолет и, разбив его рукояткой окно, выстрелил еще раз. Пес, даже не задев за ограду, перескочил ее одним из своих великолепных прыжков, и я понял, что промахнулся и во второй раз.

В душе проклиная себя за свою дурацкую неповоротливость — хотя полное осознание всей меры моей глупости было еще впереди — я в глубокой задумчивости шагнул обратно в комнату и задернул занавеской вдребезги разбитое окно.

Фелиция, откинувшись в кресле, все еще молча плакала.

— Это всего лишь та омерзительная гадина Сен-Лаупа, — уверил я девушку, опускаясь рядом с ней на колени. — Я промахнулся, но, по крайней мере, преподал ему урок, в котором он сильно нуждался.

— Нет, о мой дорогой, нет, — сквозь всхлипывания прошептала она. — Я не могла ошибиться в этих глазах. Это они пристально смотрели на меня сквозь окно в дядином доме в ночь моего приезда сюда. И вновь я их увидела в роще старого Пита в тот вечер, когда ты был ранен волком. Глаза Де Реца, когда он сердит, немного похожи на них, но…

Было бы, конечно, лучше, если бы я тогда же, несмотря на истерику Фелиции, попытался обдумать вместе с девушкой ее последние слова. Но, увы, в тот момент у меня появился новый повод для тревоги. С улицы стал доноситься шум распахиваемых окон; почтенные домовладельцы, разбуженные среди ночи выстрелами моих пистолетов, все громче окликали друг друга и расспрашивали ближних соседей о причинах неожиданной полночной стрельбы. Я быстро подбежал к парадной двери и резким толчком распахнул ее, надеясь получше оценить глубину и размеры поднятой мной тревоги и ее возможные последствия.

— Стрельба, кажется, шла в саду у Фарриера, — раздался голос, который, как я догадался, принадлежал молодому бакалейщику Томсону.

— Свет появился в той стороне, где стоит дом Фарриера. Он погас, как только прозвучали выстрелы, — пронзительно закричала на всю улицу старая мисс Ван Влэк, упустившая лишь немногое из того, что произошло перед окном ее дома, из которого она, хронический инвалид, вот уже долгие годы своей жизни смотрела на мир.

Но то, что я увидел, оказалось куда существеннее того, что я услышал, и наконец-то заставило меня до конца осознать всю сложность положения, в которое мы попали. На улице перед моим домом, словно олицетворение Судьбы, прямой, как врытый в землю столб, сидел Де Рец. Как только я посмотрел на него, он откинул назад свою огромную голову и протяжно завыл. Не зная, что делать, я медленно закрыл дверь. Мои сад и дом в ближайшее время должны были стать объектами самого деятельного и придирчивого изучения, остановить которое у меня просто не хватит духу. Ночная стража, привлеченная звуками моих выстрелов, должна была появиться здесь с минуты на минуту. Более того, я услышал шаги старой Джуди Хоскинс, заволновавшейся в комнате на втором этаже. Какую историю я должен был сочинить для своих соседей, чтобы объяснить им, что же произошло около моего дома, ибо моя одежда говорила о том, что я, в отличие от них, провел эту часть ночи отнюдь не в постели, а потому должен знать куда больше, чем эти добропорядочные лавочники. Да и как бы я объяснил своей корректной и благочестивой домоправительнице присутствие в моем доме в эти ночные часы чужой невесты?