Читать книгу "Сапфировая королева - Валерия Вербинина"

Они отодвинули стол в большой гостиной и сняли со стены картину, за которой обнаружился сейф. Валевский, сбросив сюртук и засучив рукава, принялся за дело. Хилькевич нервно поглядывал на часы, а старый вор с любопытством смотрел на манипуляции поляка. Прошло около десяти минут.

– По-моему, ни черта у тебя не выходит, – промолвил Пятируков.

Валевский прижал палец к губам, и в следующее мгновение Хилькевич услышал щелчок отворяемой дверцы.

– Готово, – сказал Валевский, поднимаясь на ноги и вновь застегивая манжеты рукавов.

Хилькевич отодвинул его, подошел к сейфу и стал рыться в нем. Внутри лежали пачки денег, какие-то конверты, при виде которых у короля дна заблестели глаза, и бриллиантовый гарнитур, который де Ланжере собирался подарить своей новой пассии, актрисе, на день ее ангела.

– По совести, – заметил поляк, надевая сюртук, – мне следовало бы спросить с вас процент за удачно проведенное дело.

– Ага, – согласился Пятируков и аккуратно приложил его старинным подсвечником по голове.

Валевский упал, и тогда Хилькевич вместе со старым вором подтащили поляка к тонкой колонне в углу комнаты. Пятируков достал наручники, которые предусмотрительно захватил с собой, и замкнул одно кольцо вокруг запястья Валевского, а другое – вокруг колонны.

Когда Валевский открыл глаза, он увидел, что намертво прикован наручниками к колонне, а Хилькевич, сердечно улыбаясь, закрывает пустой сейф и вешает картину на место.

– Прощай, Леон, – ухмыльнулся Пятируков. – Не обессудь, но мы обещали отдать тебя баронессе Корф целым и невредимым. А договор дороже денег, как говорится.

– Да, – вмешался Хилькевич, – на всякий случай, если ты упомянешь о нашем участии в деле, учти, что я не забыл про барышню Русалкину. Подумай сам, хочешь ли ты получить в тюрьме посылку с ее головой.

– Ага, – весело подтвердил Пятируков. – Не дрейфь, Леон. Годы в тюрьме пролетят быстро, и оглянуться не успеешь, как выйдешь на волю.

Он помахал поверженному взломщику рукой, Хилькевич учтиво поклонился на прощание, и оба мерзавца удалились, унося с собой добычу.

Оставшись один, Валевский попробовал высвободить руку, но у него ничего не получилось. Тогда Леон стал ругаться – сначала по-польски, потом по-русски, затем по-французски и под конец вспомнил даже испанскую брань, притом что в Испании никогда не бывал.

Как раз когда он припоминал разные сильные выражения, в голову ему пришла мысль, а не получится ли разогнуть хоть одно звено цепи наручников. Оглядевшись вокруг, Леон заметил на полу тот самый подсвечник с амурами, которым Пятируков ударил его по голове. Амуры смотрели жалобно, и на лицах их выразилось полное смятение, когда Валевский не без труда дотянулся до подсвечника и стал колдовать над цепью.

Он был так увлечен своим занятием, что даже не заметил, как позади него растворилась дверь. А потом…

Нет, положительно сегодня был не его день. Ибо Валевский уже второй раз за несколько минут получил удар по голове, причем на сей раз удар оказался таким внушительным, что вор полностью отключился.

Когда же он все-таки включился обратно в реальную жизнь, в лицо ему светило солнце, а затылок чудовищно ломило, как после похмелья. Валевский приподнялся на локте, соображая, где именно может находиться, но так и не сообразил.

А лежал Леон на берегу какой-то реки. Наверху, на набережной, стоял сухопарый старик с Владимиром в петлице и строго смотрел на распростертого поляка.

Валевский встряхнул головой и сделал попытку встать на ноги. Тут его начало качать, качать, раскачивать, как корабль в бурю, и он едва не упал.

– Эх, молодежь! – осуждающе молвил старик, качая головой. – Не умеете пить, так бы и не брались! Вот в наши времена, помнится, мичман Канарейкин…

Но Валевский не слышал окончания фразы про мичмана, который, судя по всему, завтракал водкой, обедал ромом, а ужинал исключительно чистым спиртом, после чего дожил до ста лет и умер совершенно счастливым. Разинув рот, Леон уставился на приличных размеров надпись за спиной старика.

Надпись гласила: «Добро пожаловать в город Херсон».

Глава 17

Беспокойные мысли. – Херувим идет на повышение. – Объявление войны.

Следователь Половников тщательно запер дверь кабинета. Затем сел за стол, вынул из особой папки список похищенных у танцовщицы Агаты ценностей и пододвинул его к себе, после чего извлек из кармана сапфировое ожерелье, найденное вчера Дианкой, и принялся список изучать.

Изучение списка не оставило никаких сомнений: принесенное собакой украшение действительно является частью императорской парюры и значится в общем реестре под нумером 7.

«7. Ожерелье. Золото, сапфиры и бриллианты; сапфиров 46 штук, не считая мелких, огранены по большей части в форме капли; бриллиантов же 270 штук, в основном круглой огранки».

Половников вздохнул, на всякий случай пересчитал крупные сапфиры в форме капли и убедился, что их ровно сорок шесть, не больше и не меньше. Не остановившись на том, он пересчитал и бриллианты и выяснил, что их действительно двести семьдесят.

Теперь самое время было идти к начальству и предъявить найденную драгоценность, но отчего-то Половников не торопился. Он сидел, покачиваясь на стуле, весьма шатком, потому что другого на работе ему не выдали, невзирая на беспорочную службу, и размышлял.

Размышлял о многом: об Агате Дрейпер, о великом князе Владимире, а также о том, что, служи он сам еще хоть пятьсот лет беспорочно, ему все равно не купить такого ожерелья. Однако больше всего, по правде говоря, следователя беспокоили не эти обывательские соображения, а то, каким образом столь значительная ценность могла оказаться в кустах, откуда их притащила его собачонка.

Вчера Половников как следует осмотрел прилегающую местность, но не нашел больше ни сапфиров, ни бриллиантов, ни ожерелий, ни даже колец. Стало быть, украшение оказалось в кустах случайно, потому что его кто-то обронил.

Тут следователь попытался представить себе человека, роняющего на ходу бесценные ожерелья, и воображение сразу же сказало ему: «Э, нет, батенька! Так не бывает!» Однако ожерелье все-таки лежало на столе, стало быть, требовалось как-то примирить сей факт с действительностью.

Впрочем, дальнейшие размышления Половникова были неожиданно прерваны прискорбным происшествием – стул, на котором он раскачивался, внезапно затрещал и развалился на части.

Следователь поднялся с пола, отряхнул брюки, вновь собрал части стула воедино и сел на него. Процедура была для него привычна, потому что он проделывал ее почти каждый день.

Посидев немного спокойно, Половников, должно быть, принял какое-то решение, потому что убрал ожерелье в карман, засунул список обратно в папку, отпер дверь и принялся изучать материалы по делу о трупе, обнаруженном недавно за городом. Труп, судя по всему, принадлежал некоему Силантию Тихому, более известному в соответствующих кругах под кличкой Коршун и до недавнего времени пребывавшему у Виссариона Хилькевича кем-то вроде дворецкого.