Читать книгу "Что это значит: быть собой? - Дженни С. Мэнсон"

Если быть честной до конца, то у меня в душе существует некое раздвоение чувств по поводу того, особенная я или обычная. Я имею двойственное отношение к тому, к какой группе я принадлежу, в какой церкви я чувствую себя комфортно. Я не хочу, чтобы люди считали меня особенной только из-за моего происхождения, и я не завожу разговоров об этом с людьми, которых встречаю в своем окружении. Так или иначе, какая-то часть меня с удовольствием признает мою уникальность, если об этом заходит речь; при этом вроде бы исчезает потребность самоутверждаться другими способами – появляется своеобразный естественный налет уверенности, который формирует основу для остальной части меня. Если другие люди говорят с завистью о тех, кто живет в роскошных домах, которые мне тоже не по средствам, то где-то в глубине моего сознания пробуждается воспоминание о том, что я жила в таком доме, и неважно, что он был предоставлен всего лишь на время. Что интересно, когда умерли родители, а вместе с ними из моей жизни ушли и многие высокопоставленные знакомые и друзья, которых я с детства воспринимала как должное, я ощутила разрыв с этим источником уникальности, и это в периоды депрессии вызывало у меня чувство потери. Частью его является вполне естественное ощущение, свойственное, по-моему, большинству людей, столкнувшихся со смертью тех, кто принимал их целиком и полностью и считал особенными с самого начала жизни. Но дополнительно возникает ощущение и того, что теперь я стала обычной.

Я была эмоционально близка с родителями и, естественно, чувствовала себя с ними в безопасности. Я была третьим ребенком в семье. Когда я родилась, моему старшему брату было девять лет, и он учился в закрытой школе-интернате. Я любила его, но разница в возрасте и тот факт, что он уже учился в школе, привели к тому, что наши отношения оказались довольно сдержанными. У моего брата было удивительное чувство юмора, он вызывал взрывы смеха, когда делал вид, что играет на пианино, используя спину невозмутимого лабрадора и дергая его за хвост, чтобы выделить некоторые музыкальные моменты. Другой мой брат был старше меня на три с половиной года, и мы с ним очень дружили – с годами больше по его инициативе. Моя мама всегда остро чувствовала мое настроение, радостное или грустное. Когда мальчики отсутствовали, она, без сомнения, разделяла со мной некоторое чувство потери. Периоды отдыха выпадали в основном на выходные дни или отпуск. Когда я была маленькой, воскресенье считалось для моего отца рабочим днем, а мама часто помогала ему, отвозя его в церковь или на встречи. Поэтому в детстве мне казалось, что у меня два папы – папа работающий и папа отдыхающий: один немного сдержанный и погруженный в работу, а другой, усаживающий меня к себе на плечи и несущий в кровать, менее строгий и рассказывающий нам во время длительных поездок на машине сказки о двух детях по имени Мармедьюк и Франческа (похожих на меня и моего брата). Отпуск остается для меня волшебным временем даже сейчас, и мне хочется верить, что я продолжаю семейную традицию быть на отдыхе более расслабленной и непринужденной, позволяя себе на время забыть обо всех высоких требованиях, которые я, как правило, к себе предъявляю.

Когда я анализирую себя во всех подробностях, я осознаю, что была довольно замкнутой маленькой девочкой, которая много времени проводила в одиночестве и почти без надзора. Я очень ждала возвращения братьев из школы и писала маленькие книжечки, чтобы показать их братьям в первый же день их пребывания дома.

Мои самые трогательные воспоминания относятся к тому времени, когда мне было четыре года и мой средний брат уехал в закрытую школу-интернат. Оглядываясь назад, я полагаю, что моя близость с ним была связана с его личными качествами, а также с тем фактом, что, когда он уехал, меня стали надолго оставлять. Временами мое восхищение им доходило до преклонения. Он способен был сделать все, что мне хотелось бы научиться делать самой. Когда он был дома, мы по утрам вставали очень рано и строили машины для наших плюшевых медвежат – к сожалению, у его машин двигатели всегда работали, а у моих – нет. Он мог разобрать на части часы и снова собрать их, а я с изумлением наблюдала за этим. Он был невероятно щедрым – я помню, когда я была совсем маленькой, он истратил все свои карманные деньги на покупку пасхальных яиц для каждого члена семьи, а позднее, когда он продал свою модель железной дороги «Хорнби Дабло», он большую часть денег потратил на покупку маме посудомоечной машины. Я всегда чувствую себя неполноценной, когда речь заходит о щедрости.

Итак, в моей жизни существовала замкнутость в купе с «уникальностью», а отсюда и волшебное детство, в котором фантазия, сказка и реальность объединялись в одно целое. Когда я научилась читать, я буквально проглатывала истории Энид Блайтон и Артура Ренсома, в которых дети жили в мире, куда почти не вмешивались взрослые. Я также очень любила книгу «Таинственный сад»[16], где юная героиня исследует большой дом и обнаруживает в потайной комнате болезненную и слабую Колин. Все эти книги возбуждали во мне интерес к потайным комнатам и секретным ходам, который продолжал сохраняться у меня до самого подросткового возраста. Даже сейчас мне снятся сны об обнаружении потайной комнаты в моем доме. Эти сны всегда очень захватывающие, но я, как правило, просыпаюсь в момент главного открытия. В этом, без сомнения, есть какой-то глубокий смысл!

Дом в Йоркшире был настоящим раем для детей. Его подвал изобиловал будоражащими воображение закутками и укромными уголками. Спускаясь вниз по лестнице, вы первым делом попадали в небольшую часовню отца. После того как часовня была перенесена в перестроенную старую конюшню, мои братья разместили в этом подвальном помещении модель железной дороги «Хорнби Дабло», старший брат установил на платформе упитанного контролера и пассажира – миссис Пинкертон. Кроме этого, были и другие заброшенные полуразрушенные помещения, а также место для хранения угля – вы могли залезть на кучу угля и через дверцу люка попасть во внутренний двор. Помимо всего прочего в доме была столь же заброшенная мансарда. Мы с братом превратили одну из комнат в очень холодное помещение для учебы и игр. В нем мы устраивали просмотр слайдов на диапроекторе (слайды об Англо-бурской войне мы нашли запрятанными в коробке), именно в нем мы писали наши благодарственные письма к Рождеству. На самой крыше имелась небольшая ровная площадка с флагштоком. Здесь как раз и проявилось отсутствие надзора за нами, когда мы уговорили двоюродную сестру сползти вниз к трубе, чтобы достать метательное кольцо. Время от времени мы накидывали на себя простыни и изображали привидений: мы спускались вниз по узкой лестнице, потом еще по одной лестнице сходили в кухню, где пытались напугать двух пожилых леди, которые жили с нами. Иногда в этих нарядах мы проходили по узкой садовой тропинке, которая вела к соседнему дому, чтобы напугать нашу соседку.

Дом в Йоркшире был окружен большим диким садом с лужайками, огороженным загоном и деревьями, в которых на конских каштанах гнездились многочисленные грачи. Крик грачей до сих пор напоминает мне об этом саде. Этот сад и дом, в котором я прожила до одиннадцати лет, неразделимо связан с моими эмоциями и восприятием себя как ребенка. У меня было много времени для того, чтобы включить собственное воображение. Я могла гулять с выдуманной собакой, ползать по деревьям, представлять, что я плыву на лодке, раскачиваясь на мачте и рассматривая верхушки деревьев. Я мечтала о том, чтобы в один прекрасный день проснуться и увидеть в огороженном загоне лошадь. Я страстно любила этот сад и заливалась горькими слезами при мысли о расставании с почерневшими деревьями, когда мне сообщили, что отец получил другую работу и нам предстоит переезд в Суссекс.