Читать книгу "Мемуары фельдмаршала. Победы и поражение вермахта. 1938-1945 - Вильгельм Кейтель"

Подходил ли на самом деле Канарис для этой миссии, теперь я склонен задаваться этим вопросом, поскольку, похоже, он был изменником на протяжении уже нескольких лет. Теперь я допускаю, что он и не прилагал особых усилий, чтобы добиться содействия Испании в этой операции, а на самом деле настраивал своих испанских друзей против нас. Я совершенно не сомневаюсь, что мы обязательно захватили бы Гибралтар, дай нам Испания такую возможность, ввиду уязвимости этой крепости со стороны суши, и что в результате мы бы закрыли Средиземноморье для британцев; но эти последствия для всей остальной войны за Средиземноморье стоят особого рассмотрения где-то в другом месте. Гитлер, как никто другой, осознавал, как изменилась бы ситуация не только для коммуникаций британцев с Ближним и Дальним Востоком, но и прежде всего для слабой Италии.

После отказа от гибралтарской операции все наши мысли вновь обратились к восточному вопросу. По-моему, где-то во второй половине января 1941 г. Гальдер, начальник Генерального штаба, обрисовал фюреру, в присутствии Йодля и меня, оперативный план нападения на Россию, подробно представив собранные разведкой сведения о враге, о ряде приграничных столкновений вдоль демаркационной линии и о запланированном продвижении войск по железным дорогам для подготовки вторжения. Последний пункт интересовал фюрера больше всего, поскольку в установленном порядке в последней волне сосредоточения войск перебрасывались танковые части, расквартированные в Центральной Германии, где они зимовали и переоснащались и где из них формировались новые подразделения. Сведения Гальдера потрясли меня, поскольку из них я получил первое понимание размаха подготовки русских к войне, а также тревожную картину неуклонно нарастающей концентрации русских войск на другой стороне границы, что без какой-либо вероятности ошибки было установлено разведывательными действиями наших пограничников. В той стадии еще невозможно было определить, готовились ли русские на самом деле к нападению, или же их войска были сосредоточены на границе только для обороны, но нападение Германии вскоре должно было сорвать этот покров неясности.

В конце марта 1941 г. Гитлер провел в Берлине в здании рейхсканцелярии первое общевойсковое совещание высшего командного состава, назначенного на Восточный фронт. Мне удалось добиться, чтобы все главы департаментов ОКБ также прослушали обращение фюрера. Я сразу же понял, что он намеревался предложить нам программу действий: в малом кабинете министров были установлены ряд кресел и кафедра, как для публичной лекции. Гитлер обращался к нам очень серьезно, с хорошо продуманной и предварительно подготовленной речью.

Начав с военной и политической обстановки в рейхе и намерений западных держав – Британии и Америки, – он закончил тезисом, что война с Советским Союзом стала неизбежной и что бездействие и ожидание только ухудшит наши шансы на победу. Здесь он открыто признал, что любая нерешительность перетянет баланс силы не в нашу пользу: наши враги располагают неограниченными ресурсами, которые даже еще и не начали уменьшаться, в то время как мы уже больше не способны пополнить ни людские, ни материальные ресурсы. Таким образом, он приходил к решению, что Россию необходимо опередить как можно раньше. Эта опасность, пусть еще и скрытая, которую она представляет для нас, должна быть устранена.

Затем последовали веские доказательства неизбежности такого конфликта между двумя диаметрально противоположными идеологиями: он знал, что это рано или поздно произойдет, и предпочитал взять на себя ответственность сейчас, чем закрывать глаза на данную угрозу Европе и передать эту неизбежную в будущем проблему своему преемнику. Он больше не желал откладывать решение этой проблемы, поскольку никто из тех, кто последует за ним, уже не будет обладать достаточной властью в Германии, чтобы принять на себя ответственность за развязывание этой превентивной войны, которая только и может остановить большевистский паровой каток, прежде чем Европа станет его жертвой. В Германии нет никого, кто был знаком с коммунизмом и его разрушительной мощью больше него, уже боровшегося за спасение Германии от его когтей.

После продолжительных разглагольствований о полученном им жизненном опыте и сделанных им выводах он закончил свою речь заявлением, что война будет борьбой за выживание, и потребовал у всех отказаться от их старомодных и традиционных представлений о рыцарстве и общепринятых правилах ведения войны: большевики уже давно обходятся без них. Коммунистические лидеры довольно ясно доказали это своими действиями в Прибалтике, Финляндии и Бессарабии, а также своим демонстративным отказом признать Гаагские соглашения по ведению боевых действий и считать себя связанными Женевской договоренностью об обращении с военнопленными. Затем он потребовал, чтобы [советские] политические комиссары не рассматривались как солдаты или военнопленные: они должны быть убиты в сражении или расстреляны на месте. Они могут стать ядром всех попыток фанатичного сопротивления; комиссары, сказал Гитлер, являются становым хребтом коммунистической идеологии, охраной Сталина от его собственного народа и его собственных войск; они имеют безграничную власть над жизнью и смертью. Их уничтожение сбережет немецкие жизни и на поле боя, и в тылу.

Его дальнейшие заявления об ответственности перед военными судами германских войск, заподозренных в произволе против гражданского населения, подавляли ли они вооруженное сопротивление или нет, были вдохновлены теми же самыми мотивами, несмотря на то что учреждение таких военных судов было предоставлено на усмотрение каждого командующего, как только он установит порядок на подконтрольной ему территории. В конце Гитлер объявил, что запрещает ввозить русских военнопленных на территорию рейха, так как они, по его мнению, представляют опасность для рабочих и служащих, не только из-за их идеологии, от которой он уже однажды избавил немецкую промышленность, но и из-за опасности саботажа. От него не ускользнуло то впечатление, которое произвела на слушателей его речь, хотя никто прямо не выразил ему своего протеста; закончил он свое незабываемое обращение памятными словами: «Я не жду, что мои генералы поймут меня, но я буду ждать, что они выполнят мои приказы».

Теперь в соответствии с заявлениями Гитлера были разработаны «особые постановления» для администрирования захваченных советских территорий, как приложение к основной директиве о подготовке к войне на востоке [операция «Барбаросса»]. В дополнение к полномочиям Геринга и главнокомандующего сухопутными войсками, как представителей исполнительной власти, эти постановления содержали пункт, который я так упорно оспаривал, относительно полномочий рейхсфюрера СС [Генриха Гиммлера] как начальника полиции в тылу боевых действий. Ввиду нашего опыта в Польше и небезызвестного честолюбия Гиммлера я серьезно опасался, что он будет злоупотреблять той властью, которой наделил его Гитлер для сохранения мира и порядка за линией фронта. Мое сопротивление не возымело успеха и, несмотря на несколько протестов и постоянную поддержку Йодля, я проиграл.

Лишь через несколько дней я смог обменяться с Браухичем мнениями о речи Гитлера. Он был весьма искренен: в глубине души его генералы совершенно не хотели участвовать в подобной войне. Он спросил, последуют ли за этим какие-либо письменные указания. Я ответил, что без прямого приказа Гитлера я конечно же ни подготавливать, ни требовать написания таких указаний не буду; я считал указания в письменном виде не только излишними, но и несомненно весьма опасными. Я сказал, что я, например, сделаю все от меня зависящее, чтобы их у меня не было. Во всяком случае, все собственными ушами слышали то, что он сказал, и этого должно быть достаточно. Я был решительно против записывать что-либо на бумагу по такому весьма сомнительному делу.