Читать книгу "Аппетит - Филип Казан"

– Нино! – Обезьяна выскочил из толпы – весь руки, ноги и острые глазки – и ухватил меня за рукав. – Можешь сделать мне одолжение? – спросил он тут же, не давая мне вставить ни слова.

– Смотря какое, – ответил я, думая только о том, что понадобится кухне для важного званого обеда в конце недели.

– Маэстро Алессо задал работенку нам с Козимо. Козимо Росселли – знаешь его, да?

Я кивнул. Росселли был старше меня, он уже прослыл хорошим художником со своим стилем, хотя все еще назывался учеником Бальдовинетти, когда это было ему удобно. Он написал несколько фресок для церкви Сант-Амброджо, и заказы потихоньку шли, но их пока было недостаточно, чтобы держаться на плаву.

– Проблема в том, что Козимо предложили немного поработать на Пацци, и… – Обезьяна потер костлявым указательным пальцем о большой.

Я кивнул:

– И?..

– Я не осмелился сказать маэстро. Он с меня шкуру сдерет. Ты же знаешь, какой он.

На самом деле я не очень-то знал, но опять кивнул. Бальдовинетти был чудесным художником, но учеников и подмастерьев гонял сурово.

– Козимо должен был написать эту девицу для Мадонны. Это нужно сделать завтра, потому что на послезавтра маэстро позвал штукатуров.

– А где должна быть фреска?

– Санта-Тринитá. Но модель придет в комнаты Козимо. С компаньонкой, – добавил он с каким-то косым обезьяньим взглядом. Было нетрудно представить, как эти костлявые пальцы копаются в нижних юбках. – Знаю, знаю, очень жаль. Слушай, Нино, а ты можешь сделать набросок? Я видел твою работу, так же хороша, как у Козимо. Маэстро не заметит. Она будет на заднем фоне – малевать все равно станет кто-нибудь другой.

– Сколько? – прямо спросил я, надеясь, что Обезьяна передумает и оставит меня в покое, но он не возмутился.

– Лира.

– Две, – безотчетно поправил я.

Козимо получит как минимум три. Обезьяна рассчитывает прикарманить приятную небольшую сумму и воспользоваться ею, без сомнения, чтобы пошарить под нижними юбками.

– Полторы.

– Две, – отрезал я.

– Ну и свинья ты!.. Ладно, две. – Тяжелые брови Обезьяны встопорщились от досады.

– Лучше, чем маэстро сдерет с тебя шкуру, – заметил я.

– Несомненно, несомненно! – Он чуть просветлел лицом. – Ну ладно. Заметано. Встречаемся у Козимо завтра в десять утра.

«Почему бы и нет?» – сказал я себе, когда Обезьяна опять растворился в рыночной толпе. Мессер Лоренцо завтра уезжает на свою виллу в Кареджи, и на три следующих дня мне дали выходные. Кроме того, немного лишних денег не повредит: мне надо бы приодеться. Однако еще приятней была мысль, что я сделаю эскиз – настоящий, как набросок для фрески, не менее, – и никто не будет стоять над душой. Мне было безразлично, что Козимо Росселли получит все признание, если оно вообще будет. Мои друзья часто платили мне пару монет, чтобы я помог им с работой. Все свободное время, какое мне выпадало за последний год, я проводил в студии Верроккьо, занимаясь случайными работами. У меня хорошо получались руки и ноги, поэтому иногда я рисовал их для групповых сцен, пока настоящий художник сосредоточивался на важных фрагментах вверху картины. Цветы, листья… Облака писать было легко, и они приносили несколько мелких монеток. Я с радостью делал это, потому что любил рисовать. А тут вдруг выскакивает Обезьяна и предлагает две лиры за то, чтобы нарисовать целую женщину.

Козимо Росселли жил на другом конце города, в округе Единорога, за Санта-Мария Новелла. В назначенное время я постучал в его дверь, и Обезьяна открыл. Увидев меня, он явно вздохнул с облегчением.

– Бога ради, заходи, – прошептал он. – Ты опоздал.

– Нет.

Мы стояли снаружи на площадке, и Обезьяна досадливо потирал и выкручивал руки.

– Ах! В таком случае они рано. Прелестная девушка – я имею в виду, действительно прелестная. Но ее компаньонка… Христова чума, я наизнанку вывернулся, пытаясь заставить этого старого карпа улыбнуться, и с меня уже хватит.

– Тебе ничего не светит. С девушкой то есть, но может, удача улыбнется тебе с компаньонкой. Она кто, монашка?

– Очень смешно. Нет, она тетка или кто-то в этом роде. Ты даже не пытайся.

Козимо Росселли и жил, и работал в одной большой комнате на верхнем этаже старинного дома, который в прошлом был какой-то мануфактурой. Незаправленная кровать художника стояла в углу, а остальной пол занимали предметы его ремесла: стол, прогибающийся под тяжестью бронзовой ступки с пестиком и ситом, банок с красителями и беспорядочной кучи кистей, ножей и скребков; кусок римского мрамора, который мог быть чьим-то коленом; стопки досок, мольберт, кучи одежды для позирования. Два окна, не слишком больших, позволяли паре солнечных лучей заглянуть в этот хаос. В полосе света, на краешке хрупкого на вид стула, отвернувшись от меня к окну, сидела девушка, которую я пришел рисовать. Она была невысокая, что меня удивило. Художники обычно предпочитали в качестве моделей длинных тощих женщин – образы, тяготеющие либо к невинности Мадонн прошлого века, либо к мускулистой подтянутости римских статуй. Но девушка, сидевшая среди плавающих пылинок, была… мой ум поискал слово, чтобы описать, охватить ее, и то, что поднялось на поверхность, было «медовые соты».

– Но маловата, на мой вкус, – пробормотал Обезьяна рядом со мной.

Я едва слышал его. Я вбирал глазами длинные кудри, которые спадали локонами на плечи, приоткрывая белую кожу шеи. На девушке было платье из шелка цвета масла, ожерелье – простая нитка гранатов. Волосы надо лбом были сбриты по моде, и две толстые косы, удерживаемые ниткой жемчуга, обвивали голову, словно корона.

Обезьяна в нетерпении сильно ткнул меня под ребра, и я издал тихий негодующий звук. Девушка обернулась, и с замиранием сердца я увидел синие глаза, нос в мелких веснушках…

– Нино Латини? – произнесла она негромким выверенным тоном.

– Тессина?

– Что-то случилось, племянница?

На свет выступила серая женщина – она была серой вся целиком, от волос цвета железа до каймы платья из фламандской ткани. Я узнал ее без всякого труда: это была Маддалена Альбицци.

– Это Нино Латини, тетя Маддалена. Из нашего квартала Черного Льва. Он забил гол в кальчо – не помнишь? Весной. Я тебе его показывала.

Мои верительные данные – район, семья, гильдия – показались тете вполне удовлетворительными, потому что она только смерила меня неодобрительным взглядом. У нее, совершенно очевидно, не сохранилось воспоминаний о том ужасном дне, когда они с мужем велели слуге вышвырнуть меня на улицу.

– Сын мясника – художник? Иногда я боюсь за наш город, – пробормотала она. – Молодой человек, ты выглядишь чрезвычайно сомнительно, но поскольку ты и вправду поддержал честь нашего квартала… Что ж, тогда нам уже следует приступать к делу. Где мы вам нужны?