Читать книгу "Последний бебрик - Ирина Сергиевская"

— Не трогайте ангелов!

— Думаете, не осилю тему? Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! — противно захохотал Мандрыгин. — Актеришка тоже свое мнение имеет: изверги ваши ангелы! Примерчик хотите? Извольте. Один представитель мирового вертепа, самый, между прочим, лучший, их садистскую суть отобразил без прикрас. Напомню сюжет. Некто тащится по пустыне. Кругом всякая ядовитая дрянь ползает: змеи, скорпионы… Ни воды, ни жратвы. Вдруг — шестикрылый серафим. Логично было бы предположить, что Бог поручил серафиму напоить, накормить пустынника, чтобы тот не окочурился. Ан не-ет! Серафим ему грудь рассек мечом, сердце трепетное вынул… Бр-р!.. Но этого изуверу мало показалось, и он угль, пылающий огнем, во грудь отверстую водвинул. Что же, эта варварская операция без наркоза и есть счастье, дарованное Богом через своего посланника?! Ну спасибо, Господи. Только избави меня, грешного, от такого счастья! Мерси, Вседержитель!

Мандрыгин встал на колени и перекрестился с юродским пафосом.

— Как труп в пустыне я лежал… — пробормотал Май и бросил Мандрыгину: — Вы — пошляк и трактовка ваша — пошлая.

— Да ну! — развеселился артист, встав с колен. — А разве не пошлость цепляться к Львовскому за то, что он снюхался с богатыми и сильными? За то, что не ждет серафима, не подставляет грудь, чтобы шандарахнули по ней мечом?!

Май шатко поднялся и, глядя в лицо артиста, непреклонно сказал:

— Меч заслужить надо. Это — честь.

— Какая, к черту, честь, коли нечего есть?! — крикнул Мандрыгин с презрительной жалостью.

— Девиз проституток… — вымолвил Май и затих, вспомнив про десять тысяч долларов, обещанных за убийство бебрика. Воспоминание словно ошпарило его; он хрипло завопил, мотая головой: — Ведь я-то, я-то встретил ангел-а-а! И пощечину ему да-ал! Я — подлец из подлецо-о-в! Второй после Иу-у-ды!..

Кабина еле-еле, рывками, поползла вверх. Мандрыгин взял Мая за руку, но тот вырвался, закричал в паническом прозрении:

— Та баба с голым животом — пьяная была?!

— А то. Водкой за версту несло.

— Но меня не стошнило от запаха! Значит, кончилось заклятье! — ахнул Май. — Бросил меня мой ангел! Бро-о-си-ил! Ушел навсегда-а!..

Приехали. Дверь открылась. Страшный исполин-клон молча, по очереди, выкинул друзей вон из кабины. Вслед им полетела, как щепка, несчастная бандура. Мандрыгин подпрыгнул, ловя ее, и в этот миг понял, что здесь, на верхнем этаже, случилась какая-то скандальная пакость. Под куполом ресторана, над пиршественным залом, работало казино, играли в бильярд. Бывало, игроки дрались, ломали мебель, посуду; иногда и до поножовщины доходило. Охранникам работенки хватало, но такого ажиотажа среди них Мандрыгин еще не видел.

Коридор напоминал дорогу к древнему храму: клоны грозно замерли вдоль стен, словно в ожидании фараона. Василий повел Мая к лестнице, но там тоже дежурила охрана. Оставался один путь — в казино; оттуда вниз вела винтовая лестница. Артист под руку с Маем двинулся по коридору, сигналя клонам угодливо-идиотской улыбкой: мол, свои идут! Май ступал шатко, будто с непривычки. Но физический беспорядок был несравним с беспорядком душевным. И вот что удивительно: при беспредельном, разрушительном отчаянии память Мая работала, как всегда, безукоризненно. Для нее и здесь нашлась пожива: в коридоре, в стенных нишах, за стеклами, красовались разнообразные предметы и фотографии — подарки друзей ресторана «Звезда». Самурайский меч — «Дар г-на Бандо Мицугоро, президента о-ва любителей русской кухни „Токийский блин“». Фотопортрет на фоне Эйфелевой башни: бодрый толстячок в вышитой русской рубахе, с книгой, прижатой к тыквенному пузу — «Правозащитник, доцент Г. Квятковский в изгнании (г. Париж, 1975 г.) читает сигнальный экземпляр своей книги „Мои Мытищи“». Май всхлипнул от безрадостных впечатлений, а Мандрыгин одернул его: «Не хнычь. Мы пришли».

В конце коридора показалась великолепная витражная дверь, черная, с орнаментом из алых звезд. За ней бесновались звуки: музыка, крики, топот. Клон возник перед друзьями, жестом велел остановиться и ждать. Они встали напротив последнего экспоната коридорного музея — портрета маслом, в полный рост, хитро ухмыляющегося индейца (убор из орлиных перьев, мокасины, меховая накидка). «Белый Змей, вождь племени североамериканских индейцев, он же Олесь Гребенюк, потомок эмигрантов из Полтавы». Май замычал от сгущения житейского бреда вокруг себя, мечтая сию минуту услышать голос двойника, Мая-второго — циничный, но, в сущности, здоровый, бодрый голос существа с рептильным сознанием. Двойник остался нем, а Белый Змей угодил в прорву памяти, чтобы когда-нибудь — невзначай или намеренно — объявиться вновь.

Но зачем, ради чего накапливались образы, мысли, ощущения? Какой смысл был в этих богатствах? Еще недавно Май знал, что память неутомимо трудится ради праздничной, виртуозной игры слов, из которых рано или поздно родится книга. Теперь же цель радостная, божественная — пропала; осталась цель бытовая — денег заработать, бебрика убить. Дело, в общем, нехитрое, рептильное. Как простодушно призналась одна писательница, из «шерстюков»: «Я трупы раскладываю постранично».

— Он никогда не вернется ко мне! — не выдержал Май. — Какая пустота!..

— Ну уж и пустота. У тебя семья, расскажи про нее, легче станет, — Мандрыгин по-свойски подмигнул клону. — Вот и гражданин начальник послушает. Валяй, Маюша!

— У меня дочка есть, Туся. Натуся, — послушно забубнил Май, зажмурившись. — Никогда ничего не просит, чтобы купили. Уже понимает, что для нас все дорого.

— Значит, воспитали правильно, — похвалил Мандрыгин. — А еще что? Не молчи, говори!

— Еще Галя ей платьице сшила, клетчатое…

— Прелесть. Слышишь, служивый, платьице клетчатое! — бросил артист неподвижному клону и толкнул в бок Мая: — Не молчи!

Май признался с усилием:

— Еще она сказала: «Я вырасту и стану проституткой, потому что они богатые».

Мандрыгин помолчал секунду и вдруг с ненавистью заорал на охранника:

— Почему в зал не пускаете? Издеваетесь? Мы — артисты, а не твари дрожащие, не холопы!

— Цыц, — небрежно вякнул клон.

Мандрыгин попятился, сел на ковер, заставил сесть Мая и издевательски воскликнул:

— Что ж ты не попросил ангела, чтобы твоя дочка не стала проституткой?

— Я… не сообразил, — растерялся Май.

— Куда уж тебе сообразить! — зло подхватил Мандрыгин. — Тебя же больше бессмертие души интересует и когда Армагеддон будет! А то, что рядом родной человек страдает, тебе наплевать!

— Нет! — всхлипнул Май. — Не наплевать!

— Ох, пришел бы этот ангел ко мне! Уж я бы с ним цацкаться не стал, своего бы не упустил! Ну почему он выбрал тебя? Ты что, истово верующий, в церковь ходишь, посты соблюдаешь, исповедуешься?

— Я… скорее деист, — ответил Май, почему-то смутившись.

— Какие слова… Деист!.. На деле-то небось нормальный советский безбожник, как все.