Читать книгу "Парижские тайны. Жизнь артиста - Жан Маре"

Я снова подумывал о постановке «Британика». Виллемец предложил свой театр, где я играл в «Трудных родителях». Но кто поверит Жану Маре – режиссеру?

Я робко прошу Габриэллу Дорзиа сыграть Агриппину. К моему изумлению, она соглашается. Приглашаю Луи Салу на роль Нарцисса, Насье – на роль Бурра; оба дают согласие. Жаклина Порель сама попросила роль Юнии. Не хватает Британика. Мне порекомендовали молодого актера, который играл Антиоха в «Беренике», в театре «Рошфор». Я увидел на сцене что-то вроде бородатого гнома, некоего Сержа Реджани, и ушел, не досмотрев спектакль. На следующий день у Аньес Капри я услышал, как какой-то молодой человек читал стихи Бодлера. Он настолько изумителен, что я бросился за кулисы и пригласил его на роль Британика. Когда я спросил его фамилию, оказалось, что это Реджани.

У меня нет денег. Один друг одолжил мне пятнадцать тысяч франков. Я отправляюсь на рынок Сен-Пьер, знакомлюсь там с его владельцем Эдмоном Дрейфусом, с которым мы будем друзьями до конца его жизни. Желая помочь начинающему, он предлагает мне прекрасные ткани по неслыханно низкой цене. Я сам крою и шью.

Габриэлла Дорзиа одевается у лучших портных, по-видимому, она не доверяет моему таланту костюмера. По ее просьбе мне позвонил Робер Пиге и любезно предложил свою помощь. Какая удача! Я отношу ему свои макеты. Что касается декораций, бедность вынуждает меня быть изобретательным.

Мы репетируем. Опасаясь попасть под влияние Жана Кокто, я прошу его не приходить на репетиции. Однако я не могу сделать ни шагу, не спросив себя, что сделал бы он, что сказал бы.

Я вспоминаю все, что он говорил о великих актерах, игравших эти роли. В конечном итоге помимо своей воли я поступаю так, как того желает он. Моя гордость двадцатипятилетнего юнца отказывается признать истину. Я думаю, что руковожу. Я руковожу. Мне нужно это ослепление, чтобы поверить в себя. Да! Я доказываю, что я настоящий комедиант. Я организую всю мизансцену вокруг Нерона. Я устраиваю все таким образом, чтобы красный цвет большого занавеса и красный цвет платья Агриппины померкли рядом с красным цветом моего костюма. Я придумал новый вид комедиантства, ловко используя свои выходы, с надеждой, что публика будет мне за это благодарна. Не думаю, чтобы кто-нибудь из актеров мог обойтись без этого комедиантства. Кроме того, я скрываю, что являюсь создателем костюмов, декораций и режиссером спектакля вопреки традиции Театрального объединения отдавать предпочтение режиссеру перед автором.

В результате все решили, что режиссером был Жан Кокто. Декорации, костюмы вызывают аплодисменты, мои тщательно продуманные выходы – бурю оваций. Мои реплики «Что? Мадам!» удивляют, но принимаются публикой. Я нисколько не стараюсь добавить музыки стихам. Она здесь, она возникает сама собой. Я стараюсь играть ситуацию, быть персонажем, показать его постепенное превращение в чудовище, одолевающие его соблазны, его тайную страсть, его последние сомнения. А главное – я слушаю. Я напряженно слушаю партнеров. Я добивался от своих товарищей, чтобы они следовали этому стилю, и они его приняли. Все были восхитительны. Кроме того, мне было двадцать пять лет, а выглядел я на девятнадцать. Реджани, которому было девятнадцать, выглядел на пятнадцать. Как раз возраст наших персонажей.

Что особенно тронуло меня, так это интерес Пикассо к нашему спектаклю. Он хотел сохранить что-нибудь на память о нем и попросил Дору Маар сфотографировать меня в роли Нерона.

Публика выражала восторг, газеты – меньше. Один журналист показал мне свою хвалебную статью, перечеркнутую красным карандашом. Внизу было написано: «Разрешаю поместить фотографии, если будете критиковать спектакль». Начинались мои неприятности с коллаборационистской прессой. Этого молодого журналиста звали Жак де Прессак. Я не забыл его имени, тем более что он из-за этого ушел из газеты.

В перерыве ко мне за кулисы зашел Марсель Карне. Он сказал, что хотел бы помочь мне дебютировать в кино. В надежде на это я и пригласил его, в чем и признался. По его просьбе я обещал отказываться от предлагаемых мне ролей. Я отказывался. Но в этом не было никакой моей заслуги – роли были посредственные.

Он предложил мне роль в фильме «Беглецы 4000 года», который должна была выпустить немецкая фирма «Континенталь». Моя удача не дремала – фильм не был снят.

Несколько раз мне предлагали роли в фильмах, которые снимала «Континенталь». Анри Декуэн предложил сняться в фильме «Первое свидание». Еще одна удача: немцы не хотели даже слышать обо мне. Это позволило мне позднее защищать некоторых товарищей. После Освобождения я оказался «незапятнанным», потому что моя судьба и моя удача не дремали. Но я мечтал сниматься у Марселя Карне. И если бы его фильм снимала «Континенталь», я бы согласился.

Многие актеры вынуждены были работать для «Континенталь» и для «Радио-Пари», которым тоже руководили немцы. Я не любил работу на радио так же, как и озвучивание фильмов.

Любимый пес Мулук прошел с Жаном Маре всю войну

С другой стороны, для постановки пьесы требовалась виза цензуры. Ее получали директора театров. Следовательно, играя в театре или снимаясь в фильме, мы сотрудничали с немцами, не отдавая себе в этом отчета.

После Освобождения оказалось, что многие товарищи, работавшие для «Континенталь» или для «Радио-Пари», были участниками Сопротивления и судили своих коллег, которые в Сопротивлении не участвовали.

По поводу представлений «Британика» я получил хвалебное письмо от Мориса Сакса.

«Мой дорогой Жан Маре!

Я знаю, как мало у Вас причин любить меня, я понимаю и уважаю эти причины. Пятнадцать лет назад, любя Жана, как любил его я и как любите его Вы, я возненавидел бы любого, кто поступал бы с ним так, как поступал я в последние годы.

Однако это не может помешать мне сказать Вам от чистого сердца, что Ваша постановка “Британика” великолепна, в самом сильном значении этого слова.

Это полный, необыкновенный, волнующий успех, благодаря которому стал наконец слышен тот возвышенный текст, который раньше можно было услышать только в глубине своей души.

Вы сыграли незабываемого Нерона. Истерия, грация, зарождающаяся сила, последний порыв добродетели, тяга ко злу – все здесь есть.

Что касается молчания, с которым Вы слушали Агриппину, то это одно из самых прекрасных молчаний, которое я когда-либо “видел” в театре.

Я вышел после спектакля потрясенный, счастливый. Я чувствовал себя двадцатилетним. Я вновь обретал веру в талантливую и решительную молодежь, которая верно видит и чувствует.

Говорю Вам “браво” от всего сердца и хочу еще аплодировать Вам.

Ваш Морис Сакс».

На следующий день он постучался в дверь моей гримерной.

– Я не хочу ни видеть вас, ни говорить с вами, – сказал я ему.

Как известно, я был свидетелем его попытки шантажировать Жана.