Читать книгу "История похищения - Габриэль Гарсиа Маркес"

Судебный врач Педро Моралес, ассистировавший при вскрытии трупа неопознанной женщины, прочитал опубликованное заявление и подумал, что, наверное, сеньора, у которой было такое дорогое нижнее белье и такие ухоженные ногти, и есть та самая Марина Монтойя. Так оно и было. Но когда личность Марины была установлена, некто, назвавшийся сотрудником министерства юстиции, попытался оказать по телефону давление на Институт судебной медицины, чтобы факт ее захоронения в общей могиле не был обнародован.

Луис Гильермо Перес Монтойя, сын Марины, собрался пойти пообедать, как вдруг по радио сообщили о предположениях медиков. В Институте судебной медицины ему показали фотографию женщины, лицо которой было обезображено выстрелами, и он с огромным трудом узнал в ней свою мать. На Южное кладбище вызвали дополнительный наряд полиции, поскольку народ уже узнал о новостях по радио и пробиться к могиле было невозможно; полицейским пришлось прокладывать Луису Гильермо Пересу дорогу в толпе зевак.

По правилам судебной медицины на неопознанных трупах перед захоронением ставится маркировка; она наносится на торс, руки и ноги, чтобы даже при расчленении было понятно, кому они принадлежат. Затем тело заворачивают в черный полиэтилен – из такого материала делают мешки для мусора – и связывают лодыжки и запястья прочной веревкой. По утверждению сына, тело Марины Монтойи было без одежды, испачкано грязью и брошено в общую могилу; никакой маркировки, предусмотренной законом, на нем не было. Рядом лежал трупик ребенка, которого похоронили одновременно с ней, завернув в розовую спортивную куртку.

Уже в морге, после того как тело обмыли водой из шланга, сын осмотрел зубы покойницы и на мгновение заколебался. Насколько он помнил, у Марины Монтойи не было левого премоляра – малого коренного зуба. А у трупа все зубы были на месте. Но когда он посмотрел на руки и приложил их к своим, сомнений не осталось: они были практически одинаковы. Но зато, похоже, у Луиса Гильермо Переса навсегда осталось подозрение, что тело его матери на самом деле опознали сразу, однако отправили, не церемонясь, в общую могилу, чтобы не будоражить общественность и не мешать работе правительства.

Гибель Дианы, которая произошла еще до обнаружения тела Марины, переломила ситуацию в стране. Отказываясь вносить поправки во второй указ, Гавирия не реагировал ни на резкости Вильямисара, ни на слезные мольбы Нидии. Его доводы сводились к тому, что указы не могут меняться из-за похищений конкретных заложников. Они должны отражать более широкие интересы общества. Ведь и Эскобар похищал людей не для того, чтобы выторговать условия сдачи лично для себя. Он добивался отказа от экстрадиции и амнистии всех наркодельцов. Раздумывая над этим, президент наконец понял, какой должна быть окончательная версия указа. Изменить его теперь, после того как он не внял мольбам Нидии и других людей, было сложнее, но он все же решился.

Вильямисар узнал об этом от Рафаэля Пардо. Время ожидания тянулось бесконечно долго. Вильямисар не знал ни минуты покоя. Он не отрывался от радио и телефона и испытывал огромное облегчение, если никаких плохих известий не поступало. Пардо он звонил в любое время дня и ночи, спрашивая одно и то же:

– Как дела? Долго это все будет продолжаться?

Пардо старался охладить его пыл, апеллируя к здравому смыслу.

Каждый вечер Вильямисар возвращался домой в отчаянии.

– Надо выбить из президента указ, или всех заложников перебьют! – твердил он.

А Пардо все его успокаивал… Наконец 28 января Пардо сам позвонил Вильямисару, чтобы сообщить: текст указа готов и отдан на подпись президенту. Задержка лишь в том, что его должны подписать все министры, а министра связи Альберто Касаса Сантамарию никак не могут найти. Но затем Пардо все-таки до него дозвонился и припугнул его, держась, как обычно, запанибрата:

– Господин министр! Или вы через полчаса будете здесь и подпишете указ, или вы больше не министр!

Указ 303, изданный 29 января, убрал все препятствия для сдачи наркоторговцев полиции. Как и предполагало правительство, общественность сочла, что президента замучила совесть из-за смерти Дианы. Это, как всегда, породило разноречивые мнения. Одни считали указ уступкой наркомафии, сделанной под давлением взбудораженной общественности. Другие говорили, что решение президента было вполне ожидаемо, хотя Диана Турбай его не дождалась. Но на самом деле президент Гавирия подписал указ, потому что убедился в его необходимости. И, подписывая, прекрасно понимал, что промедление в данном случае может быть сочтено признаком жестокости, а запоздалое согласие – признаком слабости.

Назавтра, в семь часов утра президент позвонил Вильямисару. Звонок был ответный: накануне Вильямисар звонил президенту, чтобы поблагодарить его за указ. Гавирия выслушал его в полном молчании и разделил с ним печаль по поводу трагедии 25 января.

– Это был ужасный день для всех нас, – сказал президент.

Затем Вильямисар с легкой душой позвонил Гидо Парре.

– Надеюсь, теперь вас указ устраивает? – спросил он.

Гидо Парра уже изучил его вдоль и поперек.

– Конечно! Теперь все нормально. Раньше бы так! Скольких бед нам удалось бы тогда избежать!

Вильямисар спросил, что еще предпринять.

– Ничего, – заверил его Гидо Парра. – Это вопрос двух суток.

Невыдаванцы немедленно выпустили заявление, в котором говорилось, что они отказываются от казни заложников, уступая просьбам своих выдающихся сограждан. Вероятно, имелись в виду радиообращения Лопеса Мичельсена, Пастраны и Кастрильона. По сути, Невыдаванцы соглашались с текстом указа. «Мы сохраним жизнь оставшимся заложникам», – обещали Невыдаванцы и, делая особую уступку, обещали буквально через несколько часов освободить одного человека. Вильямисар, беседовавший с Гидо Паррой, от неожиданности даже подскочил.

– Как это одного?! Вы же сказали, что выпустят всех!

Гидо Парра и глазом не моргнул.

– Спокойно, Альберто. Это вопрос восьми дней.

Глава 7

Маруха и Беатрис не знали о гибели заложниц. Не имея телевизора и радио, получая информацию только от врагов, невозможно было узнать правду. Противоречия в рассказах охранников наводили на мысль, что версия о переводе Марины в другую усадьбу лжива. А раз так, то оставалось одно из двух: либо ее выпустили на свободу, либо убили. Таким образом, если раньше Маруха и Беатрис были единственными, кто знал, что Марина жива, то теперь только им было неизвестно, что она мертва.

Поскольку они терялись в догадках об участи Марины, опустевшая кровать выглядела призрачно, неким страшным символом. Монах вернулся через полчаса после того, как Марину увели. Вошел, как тень, и притулился в углу.

– Что вы сделали с Мариной? – резко спросила Беатрис.

Монах сказал, что в гараже их поджидали два новых начальника, не пожелавших зайти в комнату. Он поинтересовался, куда увозят Марину. В ответ раздалось гневное: