Читать книгу "Пока нормально - Гэри Шмидт"

Когда мы наконец добрались до автовокзала, нам пришлось объехать вокруг него семь раз, потому что отец не собирался оставлять машину в одном из тех гаражей, где у вас берут деньги, а после катаются на вашем пикапе в свое удовольствие. Нашли дурака! Он собирался найти местечко на улице – что мы в конце концов и сделали примерно за полмили от вокзала, причем это заняло гораздо больше времени, чем вы могли бы подумать, поскольку все соседние улицы были забиты народом с лозунгами «Остановите войну». Когда отец все-таки втиснул наш пикап в какой-то уголок, мать была уже почти в панике. Он выключил зажигание, и мать тут же вылезла и пошла к автовокзалу. Я за ней.

– Эй, постой-ка, – окликнул ее отец.

– Если не поторопимся, автобус придет без нас, – сказала она.

– Ну и что? – спросил он. – Лукаса не было с нами уже…

Мать не стала ждать, пока он закончит. Она просто отвернулась и пошла дальше.

Я чуть ей не захлопал.

Когда появился автобус Лукаса, мы были уже там, на нижнем уровне вокзала. Отец догнал нас минуты на две позже.

Жалко, что вы не видели, как улыбалась моя мать, когда автобус подъезжал к остановке. Очень жалко, что вы этого не видели.

Но, думаю, вы можете себе это представить.

Запахло соляркой, и зал с цементными стенами и потолком наполнился эхом от рокота большого автобусного двигателя. Потом заскрежетали тормоза, и автобус остановился. Его встречала целая толпа – каждый с нетерпением ждал кого-то, кто приехал к нему в гости на Рождество. Выключив мотор, водитель снял шляпу, убрал со лба волосы и потянулся. Потом наклонился и потянул за рычаг. Двери открылись, он вылез и потянулся снова, а после этого пошел к багажному отделению и нагнулся, чтобы его открыть. Начали выходить пассажиры – Лукаса пока не было, а они выходили медленно и неуверенно, как бывает, когда долго просидишь скрюченный на тесном сиденье. Один за другим они поворачивались к встречающим и махали кому-то, и этот кто-то подбегал, и они обнимались и целовались, а потом шли искать свой багаж.

Так оно и продолжалось – пассажиры один за другим вылезали из автобуса и сходили на землю, держась за поручни, пока не вылезли, кажется, все до последнего. Водитель закрыл опустевшее багажное отделение, а потом посмотрел на нас.

– А вы, наверное, ждете парня в инвалидной коляске? – спросил он.

– Нет, – сказал отец.

Но мать ахнула и сразу сорвалась с места. Она пролетела мимо водителя и вскочила в автобус. Мы слышали, как она пробежала в конец салона.

Я залез туда вслед за ней, и вот что я увидел: моя мать стоит на коленях перед моим братом Лукасом. Одна из лампочек на потолке ярко светила ей на волосы, и они как будто превратились в золотые. Она держала лицо Лукаса в своих ладонях. Ее голубое пальто расстегнулось и накрыло их обоих, как широкие крылья, накрыло даже коляску, в которой сидел мой брат. Она целовала Лукаса, но мне не было видно его лица, пока она не потянулась обнять его, так что их головы очутились рядом. Тогда я его увидел. На глазах у него была широкая марлевая повязка.

А когда она встала и повернулась, у меня в груди так и екнуло, потому что я увидел, из-за чего Лукас сидит в коляске: у него не было обеих ног. Их отрезали выше коленей.

Мать посмотрела на меня. Что за улыбка!

Рядом с ними стоял бравый солдат в форме, весь чистый и подтянутый. Фуражку он снял и держал под мышкой, а глаза отвел в сторону, как будто ему не положено было видеть, что здесь творится.

Я прошел между сиденьями, коснувшись рукой их всех по очереди. Мать следила за каждым моим шагом. Когда я оказался перед коляской, она положила ладонь брату на затылок, и он уткнулся лбом ей в плечо.

– Лукас, – сказал я.

Он повернул лицо ко мне.

– Привет, Дуг, – сказал он. Протянул мне руку, и я ее взял. Она немного дрожала. – Меня тут малость помяли.

– Ага, – сказал я. – Капельку.

Он улыбнулся.

Раньше я никогда этого не замечал, но он улыбается как моя мать.

* * *

Мы вдвоем с солдатом выволокли Лукаса из автобуса. Это было нелегко, и мне кажется, мы два раза сделали ему больно, когда спускали его по автобусным ступенькам, и еще раз – когда втаскивали в лифт. А потом еще раз, когда вытаскивали из лифта. Но он ни разу ничего не сказал, и когда мы наконец доставили его на первый этаж, он протянул руку, и солдат пожал ее, и Лукас сказал: «Спасибо, сэр», а солдат сказал: «Это для меня честь» и взял под козырек – и хотя мой брат не мог этого видеть, он как будто догадался и ответил ему тем же. Потом мать взяла его за руку, а я зашел за коляску и покатил Лукаса по вокзалу на улицу.

– Где мы? – спросил он.

– В Нью-Йорке, – сказал я.

Он поднял лицо к небу. На него светило яркое холодное солнце, но он его не видел. Вместо того чтобы смотреть, он нюхал.

А после этого он повернул голову, потому что услышал то, что вдруг услышали и все мы.

На нас надвигалась антивоенная демонстрация – люди несли плакаты с надписями, с которых как будто капала кровь, скандировали разные лозунги, кричали в рупоры и вообще выглядели примерно как охотник, шагающий по горизонтали к точке пересечения диагоналей, то есть туда, где стояли мы с коляской. Когда передние нас увидели, они хотели притормозить, но задние напирали, и поэтому они только немножко расступились и стали обтекать нас, точно камень в реке. И знаете, что они сказали, когда увидели моего брата в военной форме, сидящего в коляске с бинтами на глазах и обрубками вместо ног? Знаете, что?

Они сказали, что он получил по заслугам.

Они сказали, так ему и надо, что он остался без глаз.

Они сказали, так ему и надо, что он остался без ног.

Они сказали, он получил то, что сам делал с вьетнамскими детьми, и как ему это нравится?

Они сказали, вот что бывает, когда идешь на поводу у фашистских свиней.

Мать пыталась встать перед Лукасом, но толпа была такая густая и так сдавила нас с обеих сторон, что у матери не получалось обойти коляску. Тогда она оглянулась на отца, и он пролез мимо нее и заслонил Лукаса, который все это время сидел с поднятой головой и никуда ее не поворачивал. Он не шелохнулся, даже когда кто-то в него плюнул. И ничего не сказал. Просто сидел и слушал – а что он еще мог сделать?

Знаете, что при этом чувствуешь?

Примерно то же самое ты чувствуешь, когда директор Питти говорит, что всем учителям, всем до последнего, наплевать на твои проблемы с высокой колокольни, потому что они все махнули на тебя рукой уже давным-давно – а если точнее, с того самого дня, как ты пришел к ним в школу.

Вот что при этом чувствуешь.