Читать книгу "Как сон - Войцех Кучок"

Роберт решился на лечение; проблема состояла в том, что уже слишком поздно, чтобы из этого что-то вышло, Адам знает об этом, но Роберт внезапно судорожно ухватился за краешек жизни и силой воли, подпитываемой любовным дурманом, готов долго еще держаться. Нет смысла дополнительно травить этого человека, но, учитывая решительное желание пациента бороться с болезнью, Адам прописал плацебо, немного анестетиков и легкий антидепрессант, пока хватит; пациент перейдет на уколы без мысли о смерти, а это самое важное. Смертельно больным дано особое видение, оно становится возможным благодаря окончательной перспективе, такие люди видят больше, а вес их слов, похоже, точно отмерен; Роберт внезапно становится серьезным и не столько сам начинает говорить, сколько какая-то посмертная мудрость вещает его устами:

— Я, доктор, тебе кое-что скажу, потому что ты еще молодой и не успел профукать жизнь. Слушай и запоминай: существует семь смертных грехов, но самый главный из них — лень. Под многими именами будет она маскироваться; угрюмость или меланхолия — любимые ее обличья. Не поддавайся праздности, потому что, стоит ей тебя заграбастать, ни за что не отпустит. Ночи проспишь, дни прозеваешь, от трудностей уворачиваясь, усилий избегая; ты станешь слепым и глухим ко всем стихиям. Червь станет заботиться о тебе. Вместо радости ты будешь испытывать зависть ко всем, кому жизнь в радость. Ты перестанешь жить, ты начнешь плесневеть и с плесенью на устах будешь топтаться на одном месте, ненавидя песни других.

Так сказал Роберт, так ему сказалось. Сейчас он идет на укол. Ему страшно; смерть ему не страшна, а вот уколы — страшны, сколько себя помнит, со времен школьных прививок и потери сознания в медкабинете. Медсестры меняются на дежурствах, и каждая делает укол по-своему: точно тот же объем шприца, та же самая толщина иглы, а как все по-разному. Те, что с обручальными кольцами, всегда какие-то отсутствующие, собираются парочками или группками и над головой пациентов обмениваются друг с другом опытом молодых жен и матерей, их разговоры возносят их высоко над кушеткой, муж приносит тринадцатую зарплату, вот мы в перекрестке и гульнули на широкую ногу, рекламная акция была — лосося выкинули, а я в жизни никогда лосося не ела, не напрягайте мышцы, и даже думала, что не понравится, потому что тунца я, например, не перевариваю, согните в локте и подержите пару минут, а знаешь, что мой Ясек учудил, у меня свободная минутка выдалась, а он, видите ли, мишку не хочет, подавай ему собачку, ну даю ему, а сама сижу, кроссворд разгадываю, а он опять: не та, видите ли, собачка, ему тогда лучше мишку, ну даю ему мишку, а он снова, что не то, я тогда к нему: чего ты, в конце концов, хочешь, а он, мамочка, я хочу, чтобы ты меня любила, в какую ягодицу сегодня делаем, представляешь, такой маленький, а такой умный; эта рыжая вечно чем-то недовольна, приходится подрабатывать в скорой, она вкалывает шприц движением мастера игры в дартс, точно ягодица Роберта — это мишень, которую надо поразить, пусть и с самого близкого расстояния, но хотя бы тренируя при этом локтевой сустав: вонзает иглу, а потом молниеносно впрыскивает весь миллилитраж, а ведь должна по идее знать, что так болит сильнее всего, особенно если попадается болезненное лекарство (потому что бывают и безболезненные, Роберт удивлен, что самыми болезненными оказываются как раз анестетики), умножающее боль моментальностью инъекции, может, этой рыжей только того и надо, чтобы было больно, потому что, когда Роберт говорит ей, что немного побаливает, если укол делать так быстро, она, уже занятая чем-то другим, уже поставив галочку против его фамилии, возражает: «А на что, собственно, жаловаться, если только немного побаливает?»; она не смягчилась, даже когда Роберт надел красные боксерки с дедами-морозами — самый позорный вариант мужского нижнего белья, на какой только он мог решиться, — с надеждой, что, может быть, хоть рассмешит ее, да только не станет она обращать внимание, кто у себя что с задницы стягивает, если она всего лишь хотела проверить гибкость своего локтевого сустава, а нетерпеливый шприц уже выбрасывал капельку в воздух, давая сигнал к атаке; да и новенькую если взять, то же самое: хоть молоденькая, но какая-то мешковатая, взволнованная вся, так старается, чтобы он не почувствовал укола, что Роберт обычно чувствует его как укол сразу тремя шприцами, а уже совсем невыносимым становится, что, беспрерывно вереща, как будто это может смягчить боль, она облекает все в уменьшительно-ласкательную форму, приглашает его присесть на табуреточку и подождать, пока приготовит укольчик, а когда Роберт слышит «А теперь будет немножечко больно», он молится про себя, чтобы игла не сломалась, когда у него инстинктивно напрягутся ягодицы. Сегодня ему повезло: дежурит панна Воздушная, руки которой в нежности прикосновения дезинфицирующей ваткой места будущей инъекции не имеют себе равных, которые легкостью, с какой незаметно вводит ему в мышцы иглу, могли бы соперничать с самой умелой комарихой; осторожностью, которая направляет ее руки, когда она медленно вводит в ткани Роберта медикамент, она напоминает спасателя, ползущего по тонкому льду к проруби с тонущим. Панна Воздушная — добрый дух хосписов, всем почему-то хочется, чтобы она была рядом, говорят, что рядом с ней смерть смягчается (действительно, панна Воздушная не считает, что страдания облагораживают, и поэтому милосердно вводит пациентам смертельную дозу морфина; в будущем, в совершенно другой, грустной сказке она ответит за это перед судом, пусть не перед Страшным, но не менее беспощадным, потому что облегчать человеческие страдания в этой стране считается преступлением).

Адаму хочется быть с Красавчиком, Красавчику хочется быть с Адамом; затруднение в другом: им хотелось бы неприкрыто хотеть друг друга, в свете дня и под сенью закона, а это не так просто. Они отнюдь не стремятся выставить себя участниками гей-парадов; в этих местах выйти из укрытия все равно что высунуться из окопа под прицел снайпера; взять хотя бы первый попавшийся пример: всего-то и сделали что несколько дружеских, совершенно невинных снимков вместе, а уж чего только не пришлось выслушать Адаму, когда он получал фото (чтобы больше сюда не приходил!), а на выходе, в дверях, услышал за спиной смачный плевок, приправленный смачными тирадами. Ну не получается, никак, придется парням сматываться; но чтобы в деревню… Домик вроде как стоит пустой, ключи ждут, как Мать ему потихоньку, как бы между прочим сообщила по телефону, хоть и добавила, что если бы Адам захотел поселиться с этим… (она не знала, как Красавчика назвать, в ее лексиконе не было нужного слова, прервала речь, и стало понятно, что Красавчик для Матери надолго останется «этим»… пока что невозможно рассчитывать на что-то большее), так вот, если бы он захотел привезти с собой этого… то она за Отца не ручается, потому что старик скорее подпалит дом или под детский приют его определит, хотя все записано на Адама, да только и у Отца своя правда есть. Лучше, конечно под приют, потому что Красавчик, почитай, сирота, от Адама родители тоже отказались, хоть Мать теперь клянется, что никогда ничего подобного не говорила, она лишь не может душою смириться, понять, за какие грехи такое наказание, ведь Бога она не хулила, сына окрестила, под причастие подвела, а как ладненько смотрелся он в костюмчике на фотографии перед первым причастием, вот и сегодня только взглянет на карточку ту, так сердце на кусочки и разобьется, так она слезами и умоется, и оплачет безвозвратную потерю. Мать считает, что незачем жить, коль скоро венчания церковного не дождется от сына, вот если бы хоть какая надежда была на перемену — если Адась согласится лечиться, потому что это болезнь такая, а мальчик ее ни в чем не виноват, обязательно какое-нибудь средство да должно найтись… Адам не заморачивается на тему, захочет ли исконно польская деревня приютить двух влюбленных пареньков, окна им не повыбивать, дом их не подпалить, собаками их не потравить, с амвона их не проклясть; в голове Адама рисуются даже более крутые меры, но в одном он уверен: оба хотят хотеть друг друга открыто, в свете дня и под сенью закона, а тому кварталу, где они жили, — хана, темная звезда ему светит, Красавчик только что из-под нее выбрался, и чем дальше от ее лучей окажется, тем лучше, несмотря ни на что и вопреки всему — лучше.