Читать книгу "Все или ничего - Елена Ласкарева"

А солнце светило так ярко!

Первое июня. Сегодня наступило лето. И еще сегодня… исполнилось ровно два месяца с того дня, как ее «хонда» столкнулась с золотистым «саабом»…

Ох, да ведь вчера, в канун этого «юбилея», случилось нечто важное! Может быть, самое важное за всю ее жизнь…

Ира проснулась окончательно. Где же он? Где ее любимый?

— Я здесь, — тут же отозвался Владимир. — Я ведь обещал оберегать твой сон.

Обернутый банным полотенцем, как набедренной повязкой, он притулился на табуретке, пристроив ее в углу комнаты, чтобы было к чему прислониться.

Бедный! А у нее даже кресла в квартире нет.

— Так и сидел всю ночь? — ужаснулась она. — Что ж ты на диван не прилег?

— Ты разметалась, не хотел мешать.

Ира огляделась: под нею была аккуратно расстеленная простыня, в головах — подушка, сверху, как положено, одеяло в пододеяльнике. А заснула-то на голой обивке, это она помнила точно!

— Что все это значит?

— Извини, посамовольничал. Белье нашел в шкафу, это несложно, у тебя мало вещей. Ничего, что покопался?

— А… как удалось все это постелить? Я-то где была в это время? В ванну ты меня, что ли, перегрузил? Или я вставала и у меня провалы памяти?

— Здесь и была. Не видела разве в реанимации, как перестилают постель лежачим больным? Перекатывают человека на бок, кладут сложенную простынку, потом перекатывают обратно, а простыню разворачивают…

— И что, я не просыпалась?

— Не шевельнулась даже!

Ира во все горло расхохоталась:

— Ну и ну! Рано я из реанимации сбежала! По всем статьям еще для них подхожу! Лежачая больная! Постель подо мной перестилают! Ой, не могу, на бочок! Потом на другой! Перекатывают! Как бревно! Слушай, а ты на меня не обижаешься?

Владимир сглотнул слюну:

— Как я могу обижаться, когда… когда у тебя даже на плечах веснушки…

— Ах вот я кто! Бревно с веснушками! Оригинально. Из этого бревна можно выстругать отличненького Буратино. Умненького и благоразумненького. Ирино-Буратино.

— Умненький, боюсь, не получится, — засмеялся и Львов, — но уж неотразименький — это непременно.

— Ну так приступай, папа Карло! Иди же сюда! Попробуй!

Вот странно: вчера, в темноте, они стеснялись друг друга, а сейчас, при свете утреннего солнца, — ни капли.

Отшвырнув свою махровую набедренную повязку, Владимир бросился к ней.

В один миг они превратились из цивилизованных граждан в двух первобытных людей. Но не в тех, самых первых, Адама и Еву, которые только что познали стыд и были изгнаны за это из рая, а в их потомков, полных природной силы, которые и безудержно радовались жизни и для которых весь мир был благодатным раем на земле.

Они, лаская друг друга, шутили и озорничали, — и двадцатилетняя девчонка, и солидный, благовоспитанный мужчина.

— Какой у тебя отличный столярный инструмент, о великий мастер папа Карло!

— Я долго берег его — для особого случая.

— Не попадалось подходящего бревна?

— Все остальные были без веснушек!

— И много их было, остальных?

— Они годились только на растопку.

— Не ври! Тебе нечего топить! У тебя камин — нарисованный.

— Настоящий. Придешь ко мне в каморку — сама посмотришь.

— Как я приду? У меня еще ноги не выструганы. А ну-ка вот здесь… под коленками…

— И пальчики! Какие маленькие, розовые получаются пальчики…

— Тонкая работа!

— И выше… какие красивые бедра, полные, а сама тоненькая…

— Не полные, а накачанные… Это из-за фехтовальной стойки…

— А грудь… маленькая, круглая, как половинка яблочка…

— Ты что? Какая грудь у Буратино?

— Я передумал. Не хочу Буратино. Сделаю Мальвину…

— Мальвину-Ирину! Назови меня по имени!

— Иринушка…

— Володенька.

— Любовь моя… прекрасная моя…

— Ласковый мой… ты слишком осторожен.

— Тебе нигде не больно? Только-только сняли гипс. Боюсь задеть больные места.

— Боишься! Трус! Еще… еще… крепче! Ну!

— Поцелуй меня… милая…

— В губы… в глаза… в волосы…

— Как хорошо! Как будто… в первый раз.

— У нас каждый раз будет первым, правда?

— Правда.

— Каждый день.

— И каждую ночь!

— Ой, Володя, что это? Уже ночь? — вдруг испугалась она. — Посмотри, как темно! Неужели мы с тобой уже… целый день… вот так… потеряли счет времени?

В самом деле, в комнате резко потемнело, будто рассвет еще и не наступал.

Небо за окном стало сизым, утратив всю свою прозрачность. Оно опустилось ниже, придавив землю, и дышать стало тяжелее.

И вдруг небесный свод раскололся пополам с таким треском, будто кто-то разорвал надвое огромную полотняную простыню. А между двумя разлученными половинками разодранного неба, по диагонали, мгновенно пролегло лезвие тонкой сверкающей серебряной рапиры.

— Гроза! — шепнул Владимир.

— Первая — первого июня. В мае не было.

— Потому что в мае мы не были вместе.

— Так это в нашу честь! Да, Володя?

— Конечно.

— Здорово! Значит, теперь гроза будет каждый день?

— И каждую ночь!

— И каждое утро?

— И каждый вечер!

— А работать когда?

— Работу выполнят мои заместители.

— А я? За меня никто на дорожку не выйдет. Как же мои тренировки?

— А сейчас — разве плохая тренировка?

— Прекрасная! До седьмого пота. А соревнования? Прямо здесь устроим?

— Э нет! Здесь нам публика ни к чему. Так и быть, на соревнования я тебя отпущу.

— Вот и хорошо. А то грозы никогда не прекратятся и наступит всемирный потоп.

— Любовь моя! Я бы остался с тобой вдвоем в ковчеге.

— Нельзя. У тебя есть сын. И я должна полюбить его…

— Солнышко мое рыжее… Чародейка…

— Мой единственный… навсегда!

Когда Владимир собрался уходить, Ира попросила еще раз посмотреть фото Натальи.

Зачем — и сама не знала. Может, попросить прощения? А может, наоборот, успокоить эту нежную, слабенькую женщину, навсегда ушедшую, и пообещать: «Твой муж в надежных руках, потому что руки фехтовальщицы не знают промаха. Я постараюсь сделать его счастливым! И твоему сыну я стану хорошей… то есть хорошим… другом».