Читать книгу "Отложенное самоубийство - Алексей Макеев"

Кальт спрашивает, но не то, что я мог бы ожидать:

— Я приготовлю кофе? Не могу без кофе говорить о тяжелых вещах.

Соглашаюсь. Почему бы не выпить со стариком по чашечке мокко?

Кальт, извинившись, уходит на кухню. Пока его нет, я рассматриваю кабинет. Мое внимание привлекают несколько цветных фотографий в рамках на стене. Раньше я их не замечал, потому что сидел к ним спиной. На всех фотографиях изображена одна и та же молодая красивая женщина. Брюнетка в платье с голыми плечами. Пышная шапка волос. Женщина, кокетливо улыбаясь, смотрит в объектив. Вот фото в профиль, вполоборота. Кто она? Беа, жена Кальта? Возможно.

Старик возвращается с подносом. Кофейник, две чашки, ложечки, сахар, сливки, тарелочка с овсяным печеньем.

— Я не знаю, какой кофе вы любите, герр Росс, черный или с молоком. На всякий случай принес сливки.

Я благодарю, принимаю от Кальта чашку. Мои пальцы на мгновение соприкасаются с пальцами старика. Я чувствую холод и дрожь. Кальт совсем развалина. Хотя кто бы говорил!

Не спеша смакуем кофе. Тишину нарушают только тиканье часов на стене возле окна да шум проезжающих время от времени автомобилей. Но все, кроме смерти, когда-нибудь кончается. Ставим пустые чашки на поднос. Пора действовать. Включаю диктофон.

— Объясните, герр Кальт, что на самом деле произошло тринадцатого июня девяносто первого года?

Кальт с минуту хмурится, собирается с мыслями, потом начинает говорить:

— В тот день с утра я, как обычно, принимал своих пациентов у себя в праксисе. Людей было немного. К концу рабочего дня мне позвонила Наджия и сказала, что ей стало плохо. Горлом пошла кровь. Она была ужасно напугана. Я пообещал ей приехать, как только закончу прием в праксисе. Примерно через час я закрыл свой медицинский кабинет, сел в машину и поехал в Соседний Городок к Наджие.

— Какой марки и цвета у вас была машина?

— Черный «Опель Астра».

— У вас же была еще одна машина?

— Вы правы. Я сыну на совершеннолетие купил «Фольксваген Гольф». Белый. Но Генриха лишили прав за езду в нетрезвом виде, и «Фольксвагеном» стала пользоваться жена.

— Понятно. Что произошло дальше?

— Около шести вечера я приехал к Наджие. Она находилась действительно в тяжелом состоянии, но категорически была против того, чтобы я вызвал «Скорую помощь». Она панически боялась немецких врачей и не доверяла больницам. Я понял, что мне придется остаться у нее до утра. Примерно полдесятого позвонил домой. Трубку взяла Беа. Я предупредил ее, что моей пациентке стало плохо и я задержусь у нее до утра.

— Что сказала ваша жена?

Кальт задумчиво смотрит на меня. Пожимает плечами.

— Да ничего особенного. Я довольно часто не ночевал дома из-за сложных больных, и Беа к этому привыкла. Да! Еще она сказала, что сына нет дома.

— Ваша жена сказала, где Генрих?

— Беа предполагала, что он отправился в какую-нибудь пивнушку. В то время он часто проводил время в подобных заведениях. Домой возвращался поздно и пьяный.

— Поэтому и водительских прав лишился, — добавляю я.

— Совершенно верно. Его один раз остановили, второй. Не подействовало. Генрих продолжал ездить в нетрезвом состоянии. Его снова задержали и лишили прав на год.

— Что же, правильно сделали. Что было дальше?

— К утру Наджие стало немного лучше. Я настаивал, чтобы она ложилась в клинику. Мы долго спорили. В конце концов, я уговорил ее показаться хорошему специалисту по легочным заболеваниям Густаву Гоншореку. Я знаю Гоншорека — мы с ним вместе учились. Гоншорек работал в медицинском центре Лейденского университета. Наджия согласилась поехать в Лейден. Я написал Гоншореку записку, объяснил Харуну, как добраться до Лейдена, и уехал домой. После суток на ногах я очень вымотался, засыпал на ходу, поэтому ехал медленно и осторожно.

— Когда вы вернулись домой, герр Кальт?

— Рано утром. В шесть.

— Полиция уже была в доме?

— Нет, но я обмолвился с Беа только несколькими словами, как почти сразу в дверь позвонили. Это была полиция.

— Что вам сказала жена?

— Беа была необычайно взволнована. Успела только сказать, что случилась страшная беда, но она защитит семью.

— А почему она вам не позвонила раньше?

— Беа не могла позвонить, потому что не знала телефон Наджии.

— А где был в это время ваш сын?

— Генрих спал у себя в спальне. Вечером он вернулся домой, как всегда, совершенно пьяный, и отключился. Даже полиция не смогла его привести в чувство. Пришлось им ждать до следующего дня, чтобы допросить сына. Да он и ни при чем. Генрих не имеет отношения ко всему этому ужасу.

— Это вы так считаете.

— Не только я, — хмурится Кальт, — полиция тоже. Генриха всего один раз допросили и оставили в покое.

— Хорошо, — терпеливо говорю я, — что дальше?

— Дальше? К нам ворвался целый отряд полицейских во главе с Хеннингом Крюклем. Крюкль вел себя грубо, вызывающе. Мне даже показалось, что он был пьян. Во всяком случае, от него несло перегаром. Полицейские перерыли весь дом, арестовали меня, оставили в доме двух сотрудников. Сторожить Беа. — Кальт тяжело вздыхает. Ему и через двадцать лет трудно об этом вспоминать.

— Что полиция у вас нашла?

— Они обнаружили, что наш «Фольксваген» впереди помят. Бампер поцарапан. Одна фара разбита. Крюкль спросил, кто из нас ездил на этой машине. Беа опередила меня и заявила, что это она повредила машину. Крюкль обвинил ее в наезде на детей Райнеров и потребовал от Беа признания. Я в ужасе молчал. Беа тоже толком не могла говорить, была слишком подавлена происходящим. Тогда Крюкль велел ей указать место, где она спрятала трупы несчастных детей. Беа только отрицательно замотала головой, потом заплакала. Я понял, что еще немного, и ее арестуют. Этого я допустить не мог. Беа была очень больна и не выдержала бы содержания под стражей. Что, впрочем, потом и случилось.

Голос Кальта дрожит. Он потирает глаза рукой, переводит дыхание и продолжает свой тягостный рассказ:

— Я сказал Крюклю, что хочу сделать официальное признание. Пригласили понятых, еще каких-то людей. Все было как в тумане. Так неожиданно свалилось на нас. Я заявил, что признаюсь в убийстве брата и сестры Райнер. Что это я был за рулем «Фольксвагена». В тот момент я вспомнил о «Баварском монстре», которого долгое время искали и не могли найти. У меня скопилось много газетных сообщений о нем. Я дал понять, что Ханс и Гретель — не единственные мои жертвы. Конечно, после такого заявления полицейские сразу все внимание переключили на меня. Нашли заметки в моем столе, еще что-то. Потом прибыла бригада криминалистов. Они начали исследовать «Фольксваген». Изъяли топор, которым я колол дрова для камина — иногда по вечерам мы любили сидеть у горящего камина.