Читать книгу "Мама, я жулика люблю! - Наталия Медведева"

Вал побежал вперед по переулку, забегая в парадные. Из одной он выскочил очень довольный. Чердак в подъезде был открыт. И какой! Громадный, теплый, с лампочкой. Трубы обмотаны ватином, а сверху пергаментом. На них мы и расположились. Алка рассказывала смешные истории, читала стихи. Ольга ломала кайф. Все ей не нравилось. Когда Вал вывернул лампочку и стало темно, она сказала, что уходит. Ее пошел провожать безуспешно пытавшийся понравиться ей парень. Мы остались впятером. И что же она могла рассказать Александру? Только то, что я сама ей рассказала, прибежав тем же вечером в одиннадцать часов к ней домой. Ее родители смотрели телевизор, и мы тихонечко пробрались к ней в комнату. Малюсенький чердачок, антресоль на кухне. Я положила пальто на батарею. Сохнуть. Мокрое оно было из-за того, что мы сломали трубу. Или она сама сломалась под нашей тяжестью и раскачиваниями на ней. И такой мерзкий запах пошел от трубы! Ржавый и гнилой.

Алка ебалась с бегавшим за портвейном. Очень долго. Они не знали, что им больше хочется — ебаться или портвейн пить. Передавали друг другу бутыль и еще ругаться умудрялись — «ты больше глотнула, ну-ка!» Я… Я целовалась с Валом и, упершись спиной в балку, полулегла на трубе. Он пытался ебать меня, но было очень неудобно. Надо было сделать наоборот. Я должна была сесть на него. Но холодно было снимать сапоги, колготки. Вал слез с меня и стал оглядываться в темноте, соображая, что бы придумать. В этот момент я почувствовала на своих губах хуй. Сэма. Сеня его звали! Он поднял меня и повернул к себе спиной. Я, как баба-яга, оседлала трубу. Держась за нее, как за метлу, отставила свой зад подальше и повыше. И мы даже смеялись тихонько. Красные шрамики чуть выше коленок были еще заметны, когда я прибежала к Ольге. От резинки колготок и трусиков.

И все это Ольга рассказала ему?! За что? Как можно так предавать? Он мог сказать ей, что нас кто-то видел, припугнуть ее. Он хитрый. Но как он мог что-нибудь знать? Мать сказала ему, что я в больнице, и он сразу что-то заподозрил, наверное. Ольга — друг. Да будь я тысячу раз неправа — ты мне об этом скажи, в лицо мне плюнь!.. Алка никогда бы такого не сделала! Она позвонила на следующий день. Сказала, что в «Вечерке» напечатали маленькую заметку о вредителях, которые в такую погоду, в заморозки, сломали трубу отопления, и полдома осталось мерзнуть. Смеялась, говорила, что хоть наших имен нет, но о нас уже в прессе пишут. Труба отопления, а так воняла! Когда она треснула, из нее побежала вода и запах. Мы побежали вниз по лестнице.

* * *

Это уже даже не смешно. Из больницы меня тоже выгнали. Мать пришла за мной, и мы вышли через служебный вход, как два обманщика, пойманные за руку во время жульничества.

— Ты не повреждена?

Что я — с фронта, что ли? Я захихикала.

— Смешно тебе напрасно. Веселенькую ночку он мне устроил!

Как я и предполагала, мать ночевала в «моей» комнате. И милицию она вызвала.

— Боже мой! А что же я должна была делать? Ночь. Вдруг стук в стену. Как Валентин когда-то стучал, с ночной смены возвращаясь.

Я рассказала Сашке про этот условный сигнал. И он не раз так стучался, чтобы соседям на глаза не попадаться.

— Я выскакиваю из комнаты, как мышь. Открываю. Саша. Взгляд обезумевший — и в комнату. Схватился за штору. Она оторвалась, и он с ней на пол повалился и, как сумасшедший, повторяет, причитает: «Я убил ее, Маргарита Васильевна, я сейчас убил ее!» Боже мой! И я ему еще двадцать капель валерьянки…

Я еле сдерживаю смех. Картинка!

— Я схватила его и потащила в больницу. Он мне по дороге рассказал, как он залез туда. Кто бы знал, что я вместе с ним шла, а не убила его тут же!

— Зачем же ты милицию вызвала? Тебе же сказали, что я жива-здорова, никто меня не убил.

Мать стоит у пианино, змея извивается над ее головой.

— Ему все с рук должно сходить, по-твоему, так? Тебя по милициям и прокурорам будут таскать, а он будет с тобой развлекаться и уезжать на свои темные дела? И грязью тебя еще обливать! Наговорил мне, пока мы по лестнице спускались…

Я мать презираю за то, что она бежит за помощью к посторонним. Александр, выходит, то же самое делает. Бедненький мальчишечка, прибежал жаловаться матери обидчицы. Убил ее, мол, за то, что она такая и сякая, так что вы меня, мамаша, не очень ругайте. Кретин!

— Я надеюсь, что милиция его поймала. Еще и это ко всему приплюсуется. Возьмутся за него серьезно! Он не на необитаемом острове живет! В обществе, государстве, в котором существуют законы.

По Сашкиным законам, он должен был убить меня за измену. За предательство, как он это называет. Но и моя мать тогда должна была его убить. Я его, он меня, она его. Глаз за глаз!

— Он тебя достаточно напугал, надеюсь! Теперь уж ты побоишься с ним общаться. Я бы на твоем месте даже к телефону не подходила.

Ах, мама! Если б я боялась, то сидела бы сейчас в школе за партой. А я думаю совсем о другом — написать ему письмо, просто пойти к нему? Да, и обязательно набить морду Ольге!

32

Мне скучно. Ничего в жизни не происходит. Все заняты накопительством в свой собственный гроб и увиливанием от участия в жизни. Мне надо было родиться в другое время. Во времена революций, переворотов. Какие люди были!.. Сейчас все опошлено. Никаких идеалов. Для нас вот любой мудак на «жигулях» и в «сейке» может быть героем. А как же Корчагин? Как же марш, гимн нашего пионерского отряда — «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!»? Мечта всех моих знакомых девчонок — выйти замуж за фирму и валить, валить отсюда. Но потом приезжать — разодетой иностранкой в гости к маме, на зависть всем подружкам. Заодно фарцануть свои поношенные шмотки, заработать рублики на икру в кабаках. «Ах, этим летом мы с мужем едем в Италию, но осенью придется вернуться в чопорную и консервативную Вену…» Бляди!

«Тебе скучно? Да другой человек за всю жизнь не познал, что ты к пятнадцати годам знаешь! — маме-то самой, конечно, не скучно. — Ты доскучаешься до того, что в один день без рук, без ног домой приползешь!..» Да я не только о своей телесной скуке! Я люблю секс. В этом моя самая большая вина перед вами. Но я знаю, что на одних телесах отношения не могут продержаться долго. А что же у меня другого в жизни есть? Чем она заполняется, когда судороги в ногах после оргазма проходят? Работой!

Одно слово — работа. Занимаюсь злоупотреблением государственного имущества — сижу и кальку перевожу. Во-первых, это не чертежный отдел, а копировальный. В двух смежных комнатах двенадцать теток. Самой молодой под пятьдесят. Уро-одины!.. Одна такая толстая, что сидит на специально для нее сделанном стуле. Единственное, что утешает, — дорога к институту. Он прямо за Исаакиевским собором, напротив Александровского сада.

* * *

Каждое утро иду через канал Грибоедова, оставляя позади переулок с Домом пионеров. Первый раз меня привела туда бабушка — в хореографический кружок. Я даже октябренком еще не была. Дальше — по переулку Гривцова и выхожу к Фонтанке. Заворачиваю налево, иду вдоль речки к мосту. На площади — Горисполком. У-у, тетка проклятая! Но вот — «Астория». Вкусный кофе делают там в баре. Как раз перед тем как потерять невинность, я откушала в «Астории» кофию. За «Асторией» бывший отель «Англетер». Бедный Сереженька Есенин! «Чтить метель за синий цветень мая, / Звать любовью чувственную дрожь…» Исаакиевский. Сквер. Сидели в сквере. Ебались на чердаке. Институт со львами.