Читать книгу "Вечером во ржи. 60 лет спустя - Джон Дэвид Калифорния"

Ну вот, это здесь, говорит он, остановившись перед дверью, точно такой же, как все остальные.

Предлагаешь мне ее похитить?

А у самого в глазах азарт; сдается мне, давненько он не пускался в такие авантюры.

Кладу руку ему на плечо и чувствую, что дышит он тяжело, как будто затеял преступную карательную операцию где-нибудь в Бирме; надо его по возможности успокоить.

Ты постой на стреме – и, не дав ему слова сказать, исчезаю за дверью.

Вижу ее прямо с порога. Обалдеть: я совсем не так это представлял. Небо на землю не упало, нутро у меня не перевернулось. Сидит она себе на краешке кровати, рядом с ней лежит книга переплетом кверху – можно подумать, она ждала моего появления. Поднимает голову, с улыбкой глядит на меня сквозь очки и говорит:

А, привет, – как будто я за сигаретами выбегал.

Дверь, которую я только что отворил, была дверью в прошлое: моя сестренка Фиби все та же. Девчонка, которую можно было разбудить среди ночи. Которая сражала меня наповал. Только волосы теперь седые. Какое облегчение. До этого момента я даже не замечал, что весь был на нервах; подхожу, сажусь рядышком – и все путем. Видно, не зря говорят, что над братьями и сестрами время не властно. Она снимает очки, держит их в руке. Замечаю, что спину она держит не так прямо, как раньше.

Мне нужно до черта всего ей рассказать, но сейчас ничего не идет на ум. Ровным счетом ничего. Поэтому просто мелю языком:

Помнишь, ты отдала мне свои подарочные деньги, чтоб я мог уехать в Калифорнию?

Фиби уверенно кивает.

А я опять влип, говорю. Нет, не о деньгах речь, уточняю, деньги мне не нужны. Я не за этим пришел.

Фиби опять кивает. Такое впечатление, что мы с ней вообще можем обходиться без слов. Фибс, сестренка моя.

И тут она в который раз меня поражает. В полном смысле слова: поражает, как шальная пуля, влетевшая в окно.

А мама с папой знают?

И реально смотрит на меня с тревогой, прямо как в детстве, когда видела, что я курю или еще какой-нибудь хренью занимаюсь. От ее слов я тут же скис.

А она: ты ведь знаешь, они и так волнуются, что тебя из школы могут исключить и все такое.

Я умом понимаю, что проще всего не спорить, а, типа, ей подыграть, но не знаю, куда это меня заведет.

Больше, говорю, никогда такого не будет. Обещаю: больше меня из школы не выпрут. Ты пока маме с папой ничего не говори, ладно?

У нее гора с плеч; а лицо-то, лицо прорезано сотнями крошечных каньонов. Она вздыхает и вдруг начинает вести себя так, будто на самом деле это она моя старшая сестра и надо мной прикалывается.

Не скажу, говорит, обещаю.

Волосы у нее – перец с солью, а из-под них выбиваются совершенно седые прядки.

Расскажи мне, просит, какую-нибудь историю, а сама жмется ко мне, и мы касаемся друг друга руками и ногами.

Пахнет от нее как от маленькой девочки. Сидим вплотную – кожа да кости в общей сложности на сто сорок лет. У меня в груди шевелится печаль; надо срочно придумать какую-нибудь историю. Придумываю вот что – про уток, которых застала врасплох суровая зима и они вмерзли в озеро, потому что вода мгновенно превратилась в лед. Выход у них один: всем дружно взлететь, поднять на лапках это замерзшее озерцо и приземлиться в теплых краях. Так они и сделали; где было озеро, там осталась впадина, а где они приземлились, там стало озеро.

Досказал – и смотрю на Фиби, а она глаза закрыла.

Тихонько приоткрывается дверь: «Хемингуэй», вероятно, присел на корточки, потому как мне видна только макушка.

Ну, что там? – спрашивает, а сцена эта – просто умора: я сижу на кровати под боком у сестры и хочу с нею вместе смыться с помощью старика ветерана; прикусываю язык, чтобы не заржать.

Я встаю, а Фиби не двигается и опять смотрит на меня с тревогой.

Предки спят, говорю ей. Они никогда не узнают, верь мне. Ну, пошли.

Не знаю, правильно ли я поступил. Никогда в жизни так не дергался, честное слово, но отступать поздно.

Крадемся по коридору, всякий раз заглядывая за угол. Это больше похоже на выход из холодной войны с Россией, чем на бегство из дома престарелых. В вестибюль мы с Фиби проскальзываем за спиной «Хемингуэя» и оставляем его заговаривать зубы дежурной.

Вскоре он нас догоняет, довольный, как слон, и мы спускаемся с пригорка.

Ай да мы! – шепчет он. Отрываемся!

С обеих сторон подступает дубовая аллея; он быстрым шагом идет впереди нас. Фиби протискивается мимо меня и, кажется, ни о чем больше не беспокоится. Сдается мне, это потому, что она не вполне отдает себе отчет в том, что происходит. Не волнуйся. Предки не узнают, для верности повторяю я.

Останавливаемся на обочине, автобус подъезжает довольно скоро и тормозит в облачке пыли. Дверь с шипением открывается, и я подталкиваю Фиби вверх по ступенькам. «Хемингуэй» еще ничего не сказал, а я уже знаю заранее. Достаточно, что он постукал меня по плечу.

Я… я не могу, бормочет он и глядит на меня большими печальными глазами.

Отходит от автобуса и провожает меня виноватой улыбкой.

Да ладно, говорю, чего уж там – и пожимаю ему руку, перед тем как войти в автобус.

Иду по проходу и сажусь, чтобы помахать на прощанье нашему общему знакомому. Вижу его поверх кромки окна: все так же стоит и опирается на невидимое ружье. Мы уносимся прочь, а он становится все меньше и меньше, пока не превращается в крапинку, неотличимую от других, и бредет вверх по холму – наверное, в самый последний раз.

В автобусе ничего интересного не происходит. Фиби задремывает, положив голову мне на плечо, и просыпается только на подъезде к Филадельфии, когда я распрямляю спину. Замечаю, что мочки ушей у нее в морщинах, вспоминаю, какой была моя сестренка шестьдесят лет назад, и чувствую, что жизнь моя замкнулась в круг, вернула меня к началу.

Сонно тащимся в здание автовокзала. Вечереет; кругом полно народу – все ждут автобусов, чтобы разъехаться кто куда. Садимся на скамью; вижу газетный киоск с опущенными ставнями. Вскоре прибывает наш автобус, пассажиры вытекают из него ручейком и спешат к своим автомобилям и к стоянке такси, а мы проходим на посадку.

Занимаем два передних места, справа от водителя. Фиби устала, да и я тоже, но уснуть не могу. В салоне темно, хоть глаз выколи; автобус урчит и с аппетитом поедает белую разметку, бегущую ему навстречу. Я слежу взглядом за этими линиями, и в конце концов мне удается закрыть глаза.

Фиби, зову, резко выпрямляюсь и трясу ее за плечо.

Она вскидывает голову и в первый момент, по-моему, не понимает, где находится. Затем глубоко вздыхает.

Я уж думала, это мне приснилось, выдавливает она сквозь зевок, на короткое время разглаживающий ее морщины.