Читать книгу "Дороже самой жизни - Элис Манро"

Он почти не знает названий деревьев. Клены, их все знают. Сосны. И мало что еще. Он думал, что спрыгнул с поезда где-то в лесах, но ошибся. Деревья растут только у путей — у самой насыпи заросли густые, но он видит, что сквозь них просвечивают поля. Зеленые, ржавые и желтые. Пастбища, хлеба, стерня. Это-то он знает. Еще не кончился август.

Стоило замереть вдали шуму поезда, и Джексон понимает: вокруг вовсе не та идеальная тишина, которую он себе представлял. Кругом хватает беспорядка — то шуршат без ветра сухие августовские листья, то начинают браниться хором невидимые птахи.

Прыгнув с поезда, ожидаешь полной отмены всего. Тело начеку, колени готовы: ждешь входа в совершенно иные слои воздуха. Ожидаешь пустоты. А что получаешь вместо этого? Тебя затапливает новое окружение, требуя твоего внимания еще сильней, чем когда ты сидел в поезде и просто смотрел в окно. Что ты тут делаешь? Куда идешь? Ощущение, что за тобой следят какие-то совсем неведомые твари или вещи. Ощущение, что это ты — беспорядок. Окружающая жизнь делает про тебя выводы с непостижимых для тебя точек зрения.

Люди, которых Джексон встречал за последние годы, кажется, думали, что если человек родом не из большого города, то он деревенский. А это неправда. Между маленьким городом и деревней есть тонкие отличия, незаметные тому, кто сам не жил в маленьком городе. Джексон был сыном водопроводчика. Он сроду не бывал в конюшне, не пас коров, не скирдовал хлеб. И не топал, как сейчас, вдоль железнодорожных путей, которые словно забыли о своем прямом назначении — служить для перевозки людей и грузов — и превратились в царство диких яблонь, колючих ягодных плетей, дикого винограда и ворон, единственных птиц, которых он мог опознать: они ругали его, сидя где-то высоко, невидимые. А вот и уж скользит между рельсов в полной уверенности, что Джексон не успеет на него наступить и убить. Джексон знает, что ужи безвредны, но все же такая наглость его раздражает.

Коровка джерсийской породы по кличке Маргарет-Роуз обычно как часы приходила к двери хлева, чтобы ее подоили. Утром и вечером. Белле не часто приходилось ее звать. Но сегодня утром корова очень сильно заинтересовалась чем-то — не то в ложбинке у края поля, не то в чаще, скрывающей железнодорожные пути по ту сторону забора. Корова услышала, как Белла свистит и зовет ее, и неохотно тронулась в путь. Но потом решила вернуться и посмотреть еще раз.

Белла поставила ведро и табуретку и зашагала через мокрую от утренней росы траву.

— Телуш-телуш!

Она звала корову отчасти увещевающе, отчасти сердито.

В чаще что-то шевельнулось. Мужской голос крикнул: «Не бойтесь!»

Еще чего. Неужели он думает, что она его испугается? Пусть он лучше сам боится необезроженной коровы.

Он перелез через забор полосы отчуждения и помахал рукой, видимо полагая, что этот жест успокоит Беллу.

Но для Маргарет-Роуз это оказалось чересчур. Теперь она не могла не выступить. Она угрожающе вскинула маленькие, но грозные острые рога. Ничего особенного, но джерсийки могут преподнести неприятный сюрприз — такие они стремительные и своенравные. Белла позвала корову, чтобы отругать ее и успокоить незнакомца.

— Она вас не тронет. Только не двигайтесь. Она пугливая.

Лишь теперь Белла заметила, что у незнакомца за спиной мешок. Вот что напугало корову. Белла думала, что он просто прогуливается вдоль путей, но, значит, он куда-то идет.

— Она боится вашего мешка. Положите-ка его на минуту. Мне придется подогнать ее обратно к сараю, чтобы подоить.

Он повиновался и встал неподвижно.

Белла подогнала корову к стенке сарая, где остались табуретка и ведро.

— Теперь можете взять мешок! — крикнула она. И дружелюбно продолжала, пока незнакомец подходил ближе: — Только не машите им у нее на виду. Вы солдат, да? Если подождете, пока я подою, я вас покормлю завтраком. У нее дурацкое имя — очень неудобно кричать, когда зовешь. Маргарет-Роуз.

Женщина была коротенькая, плотная, с прямыми волосами, светлыми и уже седеющими, и детской челочкой.

— Это я придумала ей кличку, в честь принцессы, потому что коровой с самого начала занималась только я, — продолжала она, усаживаясь доить. — Я роялистка. Раньше была роялисткой. У меня каша сварена, стоит на печке сбоку, чтоб не простыла. Я сейчас быстро подою. Вы только, пожалуйста, зайдите за угол и подождите там, чтобы она вас не видела. Очень жалко, что я не могу предложить вам яиц. Мы раньше держали кур, но до них все время добирались лисы, и нам просто надоело.

«Мы». Мы раньше держали кур. Значит, где-то поблизости есть мужчина.

— Каша — это замечательно. Я вам с удовольствием заплачу.

— Не надо. Только отойдите за угол. А то она слишком интересуется вами и не отдает молоко.

Джексон зашел подальше за угол сарая. Сарай сильно обветшал. Джексон заглянул в щель меж досками — посмотреть, какая у женщины машина, но увидел только старую двуколку и какие-то останки сельскохозяйственных приспособлений.

Видно было, что за хозяйством здесь стараются следить, но без особого успеха. Белая краска на доме вся облупилась и посерела. Одно окно заколочено досками, — видно, стекло разбилось. Ветхий курятник, — наверно, отсюда лисы таскали кур, как она сказала. Куча черепицы на земле.

Если в этом хозяйстве есть мужчина, то он либо инвалид, либо парализован ленью.

У дома проходила дорога. Перед домом — небольшое, обнесенное изгородью поле. Проселок. В поле паслась смирная с виду пегая лошадь. Зачем держать корову — понятно, а лошадь? Еще до войны фермеры начали избавляться от лошадей и пересаживаться на трактор. А эта женщина явно не из тех, кто станет гарцевать верхом забавы ради.

Тут до него дошло. Двуколка в сарае. Это не обломок старины, а единственный доступный женщине транспорт.

Он уже давно заслышал какой-то странный звук. Дорога уходила в горку, и с другой стороны этой горки доносилось цоканье. А с ним какое-то журчание или посвистывание.

Вот оно. На вершине холма показался ящик на колесах, который тянули две очень маленькие лошадки. Меньше той, которая паслась на поле, но не в пример живее. А в ящике сидели человечки. Их было пять или шесть — все одетые в черное, с чопорными черными шляпами на головах.

Звук исходил от них. Это они пели. Небольшими, высокими голосками. Сладостные звуки. Человечки даже не глянули на него, проезжая мимо.

Он стоял как вкопанный. Что там двуколка в сарае и лошадь в поле по сравнению с этим.

Он все стоял на месте, глядя то в одну, то в другую сторону, когда женщина позвала его:

— Все, подоила.

Она стояла у дома.

— Вот через эту дверь надо ходить. — Она указала на заднюю дверь дома. — Переднюю еще зимой заклинило. Не открывается, и все. Словно примерзла и до сих пор не оттаяла.

Они прошли по доскам, лежащим прямо на неровном земляном полу. В помещении было темно от заколоченного окна. И холодно — не теплей, чем в лощине, где он спал ночью. Он несколько раз просыпался, стараясь скрючиться так, чтобы согреться. Но женщина явно не мерзла. От нее исходил запах здорового труда и еще какой-то — похоже, коровьей шкуры.