Читать книгу "Сорок дней Муса-дага - Франц Верфель"

— Я глубоко уважаю немцев. Это бесспорно поразительный народ, нет ему равных в мире. Достижения немцев в нынешней войне непревзойденны. Я лично всегда рад приветствовать у себя немца.

Пастор Лепсиус отлично знает, что в младотурецком комитете Энвер-паша представлял французскую партию, а возможно, и сейчас тайно ее представляет. Энвер долго противился вступлению Турции в войну на стороне Германии, а не Антанты. Но сейчас это не существенно, поэтому Лепсиус продолжает обмен любезностями, зондирует почву.

— В Германии у вашего превосходительства есть множество верных почитателей. От вас ждут подвигов всемирного значения.

Энвер вскидывает глаза, отмахивается, как бы давая понять, что устал обороняться от притязаний, скрывающихся за подобной лестью.

Пауза. Смысл ее приблизительно таков: «Ну-ка, голубчик, попробуй меня разговорить!»

Лепсиус прислушивается к звукам за окном: оттуда доносятся только тихое посвистывание и звонки транспорта на Босфоре.

— Я заметил, что народ в Стамбуле настроен восторженно. Сегодня в городе царит особенное оживление.

Генерал решает высказаться в стиле основополагающих патриотических деклараций. Благозвучный голос сейчас бесстрастен:

— Война трудная. Но наш народ сознает свой долг.

Первый выпад немца:

— И внутри страны тоже, ваше превосходительство?

Генерал радостно смотрит куда-то вдаль.

— Разумеется, внутри страны происходят большие события.

— Ваше превосходительство, эти большие события мне хорошо известны.

Физиономия военного министра выражает непонимание, он даже слегка удивлен. Цвет лица у главы гигантской империи на редкость свежий, юношеский.

— Положение на Кавказском фронте с каждым днем улучшается. Правда, еще не время судить о делах южной армии Джемаля и вашего соотечественника Кресса.

— Весьма отрадно слышать, ваше превосходительство. Но, упомянув о положении внутри страны, я имел в виду не район военных действий, а мирные вилайеты.

— Когда государство ведет войну, все области страны становятся районами военных действий, больше или меньше.

Генерал слегка подчеркивает эти слова, в дальнейшем они приобретают особое значение. Пока же авангардный бой закончился неблагоприятно для пастора. Он вынужден прибегнуть к лобовой атаке.

— Вероятно, вашему превосходительству известно, что я прибыл сюда не как частное лицо, а как председатель германского общества по изучению Ближнего Востока. Я должен представить туда доклад по поводу некоторых событий.

Удивление в широко раскрытых глазах Энвера. Это еще что такое: — «Общество по изучению Ближнего Востока»?

— Министерство иностранных дел, да и сам господин рейхсканцлер относятся с живым интересом к моей миссии. По возвращении я сделаю в рейхстаге доклад по армянскому вопросу, информирую депутатов и прессу.

Энвер-паша, который, по обыкновению потупясь, терпеливо слушал посетителя, при словах «армянский вопрос» поднимает голову. Лицо избалованного мальчика на миг омрачается: вечно эти серьезные люди пристают к нему с одними и теми же глупостями. Но через секунду все опять в порядке. А Лепсиус уже не владеет собой.

— Я пришел к вам за помощью, ваше превосходительство, будучи убежден, что столь выдающийся полководец и герой не способен совершить ничего такого, что омрачило бы его исторический образ.

— Знаю, господин Лепсиус, — снисходительно и с чрезвычайной благожелательностью отвечает Энвер-паша, — вы прибыли сюда и просили о встрече, желая получить разъяснения по известному вопросу. Хотя меня отягчают тысячи важных дел, я готов уделить вам столько времени, сколько понадобится, и сообщить все нужные вам сведения.

Лепсиус вынужден изобразить мимикой глубочайшую благодарность.

— С тех пор как мы с друзьями возглавили правительство, — говорит генерал, — мы неизменно старались оказывать армянскому мил-лету всяческое содействие и проявлять абсолютную справедливость. Существует давнишняя договоренность. Ваши армянские друзья горячо приветствовали нашу революцию и давали всевозможные клятвы верности. А затем вдруг нарушили эти клятвы. До поры до времени мы старались не замечать происходящего, пока это было возможно, пока турецкий народ, оплот государства, не оказался под угрозой. Мы ведь живем в Турции, не так ли? Когда разразилась война, стало больше случаев государственной измены, предательства, заговоров, невероятно усилилось дезертирство; когда же дело дошло до открытого мятежа — я имею в виду крупное восстание в Зейтуне, — тогда мы были вынуждены предпринять контрмеры, если хотели сохранить право называться народным правительством и вести войну.

Лепсиус кивает головой, — кажется, он вот-вот согласится с генералом.

— Ваше превосходительство, в чем выразились доказанные на суде факты государственной измены и предательства?

Энвер широко разводит руками, как бы говоря, что доказательств целый ворох, их не счесть.

— Тайный сговор с Россией. Достаточно показательны хвалы, которые расточал армянам Сазонов в Государственной Думе, затем заговор с французами и англичанами. Интриги, шпионаж — все, что только можно вообразить.

— Велось ли по поводу этих дел законное судебное разбирательство?

— Конечно же, военным трибуналом. У вас поступили бы точно так же. Совсем недавно осуждены и публично казнены пятнадцать опаснейших преступников.

«Наивная наглость», — отмечает про себя Лепсиус. Он откидывается на спинку кресла и старается совладать с дрожью в голосе:

— Насколько мне известно, эти пятнадцать армян были арестованы задолго до войны, следовательно, их никак нельзя было судить на основании действующих законов военного времени.

— Мы сами вышли из революции, — отвечает генерал некстати, весело, как мальчик, вспоминающий милые шалости. — Мы хорошо знаем, как это делается.

Лепсиус сдерживает готовое сорваться с языка крепкое словцо насчет этой их революции и, откашлявшись, задает новый вопрос:

— Стало быть, армянские общественные деятели и интеллигенция, которых здесь, в Стамбуле, арестовывали и высылали, тоже изобличены в государственной измене?

— Согласитесь же, что здесь, в непосредственной близости к Дарданелльскому фронту, мы не можем терпеть даже потенциальных государственных изменников.

На это Иоганнес Лепсиус не возражает, но вдруг с азартом ставит свой основной вопрос:

— А Зейтун? Мне крайне важно услышать мнение вашего превосходительства о Зейтуне.

Безукоризненная любезность Энвера-паши несколько тускнеет, приобретает более официальный характер.

— Восстание в Зейтуне — один из самых крупных и подлых мятежей в истории турецкого государства. Бои с повстанцами, к сожалению, стоили нашим войскам тяжелых потерь, я не могу вам по памяти привести точные данные.