Читать книгу "Путешествия с тетушкой - Грэм Грин"

– В квартире пустовато без Вордсворта.

– Мне тоже что-то тоскливо – без вас и без Тули.

– Никаких новостей за время отсутствия?

– Только письмо от знакомой. Ей, видимо, тоже тоскливо. – Я запнулся, потом продолжал: – Тетя Августа, сам не знаю почему, но я думаю об отце. Странно, как мало знаешь о своих близких. Представляете, я не знаю даже, где он похоронен.

– Не знаешь?

– Нет. А вы?

– Знаю, конечно.

– Мне захотелось хотя бы раз побывать на могиле.

– У меня кладбища вызывают отвращение. Там всегда какой-то душный болотистый запах, как в джунглях. Вероятно, из-за всей этой влажной зелени.

– С возрастом, мне кажется, проникаешься большей привязанностью ко всему семейному – к домам и к могилам. Мне очень неприятно, что матушка закончила свой путь в полицейской лаборатории.

– Приемная мать, – поправила тетушка.

– Так где же мой отец?

– Как недостаточно верующая католичка, я не могу ответить на твой вопрос с определенностью, но его тело или, во всяком случае, то, что от него осталось, покоится в Булони.

– Так близко? Почему же его не перевезли в Англию?

– Моя сестра была человек несентиментальный и прагматичный. Твой отец уехал в Булонь на один день без ее ведома. Там после обеда он почувствовал себя плохо и почти сразу же умер. Пищевое отравление. Антибиотиков тогда еще не было. Пришлось произвести вскрытие, и моя сестра не пожелала везти домой распотрошенный труп. Поэтому она решила похоронить его на местном кладбище.

– Вы присутствовали на похоронах?

– Я в это время гастролировала по Италии. И услыхала об этом много позже. Мы с сестрой не переписывались.

– Значит, вы тоже не видели могилу?

– Один раз я предложила мистеру Висконти съездить туда, но у него есть любимая цитата из Библии: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов».

– Может быть, мы с вами как-нибудь съездим туда вместе?

– Я полностью разделяю взгляды мистера Висконти, но прокатиться никогда не откажусь, – весело отвечала тетушка без капли сентиментальности.

– На этот раз едем за мой счет.

– Годовщина смерти, – сказала тетушка, – приходится на второе октября. Я запомнила дату потому, что она совпадает с днем его ангела. Ангел-хранитель оказался явно не на высоте – если, конечно, не действовал сознательно, желая уберечь твоего отца от какой-то худшей участи. И это вполне вероятно: что, спрашивается, делал твой отец в Булони в такое неподходящее время года?

17

Как ни странно, в Булони я почти сразу почувствовал себя как дома.

Поскольку прямой пароход из Фолкстона уже не ходил, мы сели в «Золотую стрелу» на вокзале Виктория. Я с радостью убедился, что на сей раз при тетушке нет ее красного чемодана. Английскую сторону Канала [так англичане называют Ла-Манш] заливал золотистый свет осеннего солнца. К тому времени, когда мы добрались до Петтсвуда, автобусы все как один позеленели [междугородные автобусы в Англии зеленого цвета], а начиная от Орпингтона, появились хмелесушилки, и их белые шапки колыхались, как перья на средневековом шлеме. Хмель, вьющийся вверх по шестам, выглядел куда наряднее, чем виноградная лоза, я охотно отдал бы весь ландшафт между Миланом и Венецией за эти двадцать миль кентского пейзажа. Безмятежные небеса и скромные речушки; пруды в камышах и умиротворенно дремлющие коровы. Приятные места, их воспел Блейк, и я пожалел, что опять мы едем в чужие края. Почему отец не умер в Дувре или Фолкстоне, куда так просто съездить на один день?

Но когда мы наконец прибыли в Булонь и вышли из вагона – единственного в «Золотой стреле», идущего из Кале до Булони, – я почувствовал себя дома. Небо затянуло тучами, в воздухе похолодало, вдоль набережной порывами хлестал дождь, но в гостинице над конторкой портье висел портрет королевы, а в окнах пивной я прочел: «Здесь вас ждет чашка хорошего чая. Милости просим пассажиров из Восточного Кента». Свинцового цвета чайки, кружившие над рыбачьими лодками в свинцовом вечернем небе, были такие же, как в Англии. Над морским вокзалом вспыхивали алые надписи по-английски – «Паром» и «Британская железная дорога».

Уже было слишком поздно, чтобы разыскивать отцовскую могилу (да и годовщина смерти все равно приходилась на следующий день), поэтому мы с тетушкой поднялись в Верхний город, прошлись вдоль крепостного вала и по извилистым улочкам, напомнившим мне городок Рай. В обширной подземной часовне собора венчался кто-то из английских королей, там лежали ядра, выпущенные из пушек Генриха VIII; а снаружи на небольшой площадке, под стенами церкви, стояла статуя Эдуарда Дженнера [английский врач (1749-1823), изобретатель вакцины против оспы] в коричневом фраке и коричневых сапогах с кисточками. В переулке в маленьком кинотеатре показывали старый фильм «Остров сокровищ» с Робертом Ньютоном, а неподалеку, в клубе под названием «Счастливчик», можно было послушать ансамбль «Кузнецы». Нет, мой отец покоился не в чужой земле. Булонь походила на колониальный город, который только недавно вышел из состава Империи – Британская железная дорога продолжала оставаться в конце набережной, как будто ей разрешили побыть здесь еще немного, пока не закончится эвакуация. Запертые купальные кабинки вблизи казино были как последние следы пребывания оккупационных войск, а конная статуя генерала Сан-Мартина [Сан-Мартин, Хосе (1778-1850) – один из руководителей войны за независимость испанских колоний в Южной Америке, национальный герой Аргентины] на набережной могла быть и статуей Веллингтона.

Мы пообедали в ресторане морского вокзала, перейдя булыжную мостовую и линию железной дороги; вокруг не было ни души. Колонны вокзала напоминали колонны собора, покинутого прихожанами с наступлением темноты; одинокий поезд из Лиона объявили, точно номер псалма, который никто не потрудился записать. На длинной платформе не показалось ни одного носильщика, ни одного пассажира. Помещение конторы Британской железной дороги оставалось пустым и неосвещенным. Надо всем стоял запах мазута, водорослей, моря и утреннего улова рыбы. В ресторане обедали только мы; у стойки бара стояли двое мужчин с собакой, да и те уже собирались уходить. Тетушка заказала нам обоим камбалу по-булонски.

– Быть может, отец сидел здесь вечером накануне смерти, – размышлял я вслух. С той минуты, как я снял с полки «Роб Роя», отец не шел у меня из головы, и, вспоминая выражение лица молодой девушки на фотографии, я решил, что моя тетушка, вероятно, тоже любила его на свой лад. Но если я ждал сентиментальных воспоминаний, то здесь рассчитывать на это не приходилось: кто умер, того не воротишь – таково было убеждение тетушки.

– Закажи вина, Генри, – предложила она. – Знаешь, я наблюдаю у тебя какую-то склонность к извращению. Свидетельство тому и вся эта поездка, и урна, которую ты так бережно хранишь. Был бы твой отец похоронен в Хайгейте, я бы ни за что с тобой не поехала. Я против паломничеств к могилам, если одновременно они не служат другой цели.