Читать книгу "Билли Батгейт - Эдгар Доктороу"

Никто ничего не сказал, только Дикси Дейвис все время кивал и одобрительно хмыкал свое бессмысленное «угу», мы все обалдели, поразительный получился денек. Мистер Шульц продолжал говорить, но, улучив момент, я незаметно выскользнул из комнаты и ушел к себе. Мы все знали, что мистер Шульц — человек необузданный, он ни в чем не мог остановиться, он все доводил до крайности, преувеличивал до невозможности, в этом, как и в своем гневе, он был неудержим. Я нисколько не сомневался, что истинным католиком он не станет, он просто хотел, если можно так сказать, дополнительно подстраховаться, он почти этого не скрывал, и если только вы сами не религиозный человек, который верит в единственного истинного Бога, вы бы с уважением отнеслись к его ненасытности, ему всегда всего было мало, и, если бы нам пришлось пробыть здесь подольше, он, возможно, стал бы еще и членом протестантской церкви Святого Духа; Бог знает, он был вполне способен и на такое, страсть приобретения была в мистере Шульце сильнее осторожности, эта страсть снедала его всегда и везде, он приобрел питейные притоны, пивные компании, трейд-юнионы, подпольные лотереи, ночные клубы, меня, мисс Дрю, а вот теперь приобретал католицизм. Вот и все.

Глава четырнадцатая

В первых числах сентября должен был начаться судебный процесс над мистером Шульцем, а перед этим он еще собирался принять католичество, так что одним махом он удвоил наши трудности. Последние дни были очень суетливые, появился еще один адвокат, которого я раньше не видел; это был величественный дородный седовласый джентльмен, с гангстерами или их советниками его ничего не связывало — это становилось очевидно, стоило только посмотреть на его важные манеры и старомодные очки, державшиеся на одной переносице и привязанные к черному шнурку, на котором они и болтались, когда он ими не пользовался; к тому же он привез с собой молодого помощника, тоже адвоката, который носил оба их портфеля. Приезд новых людей повлек за собой закрытое совещание на целый день в номере мистера Шульца, а на следующий день — визит в здание суда. Подготовка мистера Шульца к религиозному возрождению требовала бесед с отцом Монтенем в церкви. Сверх того, продолжались и обычные дела, ради которых все, кроме Дрю Престон и меня, носились как угорелые.

Вот почему однажды утром я и оказался верхом на живой деревенской лошади, я сидел, крепко вцепившись в поводья, казавшиеся мне все же недостаточной опорой, и пытался наладить хоть какой-то контакт с высоким широкозадым зверем, который притворялся, что не понимает меня. Я раньше думал, что лошади тупые. Когда я говорил ей, чтобы она шла помедленнее, она пускалась в галоп, а когда понукал ее не отставать от серой кобылки мисс Дрю, она останавливалась, опускала голову и принималась щипать вкусную густую траву на лугу. Я восседал на ее спине как хозяин, но это все же была ее спина. Я либо подпрыгивал на ее крупе, согнувшись в три погибели, чтобы не упасть, а Дрю Престон в это время советовала мне, что я должен делать со своими коленками и как упираться пятками в стремена (выполнить эти прекрасные советы я в то время был не в состоянии), или же сидел неподвижно под палящим солнцем и смотрел, как наклоняется голова этой обжоры, а потом и вовсе исчезает из виду, и слушал, как она рвет своими большими зубами траву и жует ее, постепенно проталкивая все глубже в рот, а тем временем расстояние между мной и второй живой душой в этом мире все больше увеличивалось. Лошадь моя была весьма заурядной гнедой масти с черными подпалинами на морде и на крестце, но по вредности ей равных не было. Я считал, что миссис Престон поступила жестоко, позволив лошади так издеваться надо мной. Я проникся дополнительным уважением к Джину Отри,[5]который не только прекрасно скакал на лошади, но и умудрялся при этом еще чисто петь. Единственным моим утешением было то, что никто из банды не видел меня в тот момент, а когда мы поставили лошадей в фермерскую конюшню и пошли в город пешком, я с удовольствием ощутил под ногами твердую землю и поблагодарил Бога и Его солнечный мир, что остался жив, хотя чуть охромел и натер задницу.

Завтракали мы в моем любимом кафе. Других посетителей не было, хозяйка ушла на кухню, так что мы, миссис Престон и я, могли говорить совершенно свободно. Я был счастлив снова оказаться с ней наедине. Она подтрунивала над моими мучениями, но всерьез сказала, что после нескольких уроков я стану хорошим наездником. Я не возражал. В своей бледно-серой блузе с большим воротником и глубоким вырезом и в голубом бархатном жакете с кожаными заплатками на локтях она выглядела замечательно; мы не спеша съели кашу, яичницу и тосты, выпили по две чашки кофе и выкурили по сигарете «Уингс», а она тем временем расспрашивала меня о моей жизни, глядя мне в глаза не отрываясь и слушая мои ответы так, будто никто другой в мире ее не интересовал и не интересует. Я знал, что точно так же она слушает мистера Шульца, но мне все равно было приятно. По-моему, привлечь ее внимание было и почетно, и волнующе, она по-дружески доверяла мне; что могло быть лучше этого завтрака наедине с ней в провинциальном кафе, этого простого естественного разговора, хотя положение мое было не из простых, потому что обстоятельства заставляли меня проявлять максимум способностей.

Я сказал ей, что живу в бандитском районе.

— Это значит, что твой отец гангстер?

— Мой отец давно бросил нас. Я имею в виду сам район.

— А где это?

— В Бронксе, между Третьей и Батгейт авеню. К северу от Клермонт авеню. Я из того же района, что и мистер Шульц.

— Я никогда не была в Бронксе.

— Я так и думал, — сказал я. — Мы там снимаем квартиру. Ванная стоит на кухне.

— Кто это — мы?

— Моя мать и я. Мать работает в прачечной. У нее длинные седые волосы. Мне кажется, она женщина интересная или, во всяком случае, могла бы такой быть, если бы следила за собой. Она очень чистоплотная и опрятная, я не то говорю, она просто немного чокнутая. Зачем я вам все это рассказываю? Я о ней никогда ни с кем не откровенничал и сейчас чувствую себя паршиво, потому что так говорю о собственной матери. Она очень добрая. Любит меня.

— Как же иначе.

— Но все же она не совсем нормальная. Косметикой она не пользуется, друзей у нее нет, что-нибудь купить себе или завести любовника она не хочет. Ей все равно, что о ней думают соседи. Она больше в фантазиях живет. Все ее считают ку-ку.

— Наверное, у нее была очень тяжелая жизнь. Давно твой отец сбежал?

— Я был очень маленький. Совсем не помню его. Знаю только, что он был еврей.

— А разве твоя мать не еврейка?

— Она ирландка, католичка. Ее зовут Мэри Бихан. Но она чаще ходит в синагогу, а не в церковь. Она ж у меня ненормальная. В синагоге она поднимается на галерею к женщинам и сидит там. Ей там нравится.

— А как ваша фамилия? Не Батгейт же?

— Вы и об этом слышали?

— Да, когда ты записывался в воскресную школу церкви Святого Духа. Теперь все понятно. — Она, улыбаясь, смотрела на меня. Мне сначала показалось, будто она намекала на то, что я взял свою фамилию от Батгейт авеню, изобильной улицы, улицы земных даров. Но она имела в виду семейную привычку становиться прихожанином чужой конфессии. Я не сразу сообразил. Она пыталась сдержать смех над собственной шуткой, поглядывая на меня искоса и надеясь, что я не обижусь.