Читать книгу "Последние времена - Алексей Варламов"

Но однажды в голодный и маятный ноябрьский день его кто-то окликнул на ломаном русском языке:

– Хэрр Тьозэкин?

Саня повернул голову и увидел невысокого щуплого немца в очках, лет сорока пяти. Немец приветливо улыбался, и Тезкин несколько секунд тупо на него глядел, даже не пытаясь вспомнить, где и когда он мог видеть этого человека.

– Бэрэзайка, – сказал немец, широко улыбаясь, – банья. Я бил к вас прошлый Рождество. Мне зовут Фолькер.

– Хорошо, – сказал Тезкин бесцветным голосом.

– Почему ви так грустный? – спросил Фолькер, приглядываясь к Тезкину. – Я приглашай вам пить пиво, йа?

– Йа, – вздохнул Саня, которому было все равно, не осталось даже сил ничего в себе таить.

– Вам что-нибудь плохо?

Тезкин кивнул и скупо и безучастно рассказал, что ищет одну женщину.

– Надо сделать объявление на газета.

– О, йа, – согласился Александр, думая, как бы ему побыстрее расстаться с поклонником российских философов и брошенных деревень, но его собеседник, так же беспричинно весело оглядывая Тезкина, заказал еще пива и объявил:

– Вы не имейт марки.

– Да, не имейт, – сказал русский философ зло, – я не имейт в вашей хваленой стране ничего, нихт.

– Алекзандер, ви не надо сердитый. Я хочу вас помогать.

– Я не сержусь, – ответил Тезкин, вставая. – Сколько я должен за пиво?

– Ничего, – сказал Фолькер серьезно и ничуть не обижаясь. – В этот раз я ви угощал, в другой ви угощает мне.

– Боюсь, что ничего не получится, – пробормотал Саня. – Простите, я должен идти.

– Подождите, Алекзандер, – возразил немец. – Возьмите ваше место и слышите, что я говорю. Ви нужен отдых. Ви много писал прошлый год?

– Я не написал ни слова и вряд ли что-нибудь еще напишу.

– Не говорите это. Ви сейчас трудный позиция в страна, я знаю. Ми тоже бил так позиция после война. Я бил маленький, но я вспомню. Я не имел отец, они убил его на война. Вы имейт отец, Алекзандер?

– Нет, – сказал Тезкин хрипло, – его тоже убили.

– Я вам понимаю. Я бил очень бедный, я мил стаканы в этот бар, а теперь я имейт деньги, я директор частный гимназиум, и в мой гимназиум дети научат русский язык. А какой-нибудь русский убил мой отец. Это странно, Алекзандер?

– Да, – согласился Саня, – в Хорошей до войны было сорок с лишним мужиков, вернулась треть. А зачем вам в вашей гимназии русский, Фолькер?

– Я люблю ваша страна. У нее убили мой отец, но я люблю ей. Я хочу, чтобы мой студенты тоже любите ваша страна.

– Да, – пробормотал Тезкин, не зная, что сказать.

Фолькер молча пил пиво, и Саня вдруг подумал, что, пожалуй, он не будет ждать еще неделю, а уедет сегодня же вечером, денег на дорогу у него хватит, и хотя не удастся привезти никаких подарков ни матери, ни деду Васе и бабкам, он все равно уедет.

– Алекзандер, – сказал Фолькер, поднимая голову от стакана, – я хочу просить вам одну вещь.

– Какую?

– Я предлагай вас читать лекция в мой гимназиум о Россия. Я хочу, чтоб мой студенты знать Россия и не бояться она. Вы мне понимаете, да?

– Да, – ответил Тезкин, – но это невозможно, хэрр Фолькер. Я никогда и никому не читал никаких лекций. Я просто недоучившийся студент, самоучка и трепло, каких в России тысячи, и с тем же успехом вы могли бы позвать любого из русских оборванцев, шляющихся по Европе. Лучше обратитесь в университет.

– О, нет, – покачал головой Фолькер. – Я знаю люди, Алекзандер. Мне не нужно профессор или, как это у вас есть так смешная штука, я никогда не мог понимать – а вот – кандидат наука. Мне нужен ви, я очень, очень прошу вам. Алекзандер. И тоже ви может делать объявление на газета о эта женщина. Это важно вас, йа?

– Было важно, Фолькер, – сказал Саня с грустью, – вы немного опоздали. И потом, у меня кончается виза.

– Это мой проблем, – возразил директор.

6

Так неожиданно, в который по счету раз переменилась тезкинская судьбина, и он обрел работу, которой позавидовали бы многие из презирающих или жалеющих его российских умников. И работа эта, как ни странно, пришлась ему по вкусу, принеся успех, какого никогда прежде он не знал. Гимназисты и гимназистки были от него без ума, не сводили крупных арийских глаз, засыпали вопросами, прилежно выполняли все его задания. И была среди этих глаз одна пара, смотревшая на Тезкина особенно нежно и показавшаяся ему знакомой.

Он долго не мог вспомнить, где уже видел эти глаза, пока девушка сама не напомнила ему об их встрече полгода назад в старом доме на Тюркенштрассе, и Тезкин тотчас же догадался: конечно, это была та самая прелестная немочка, что сказала ему об отъезде Катерины. Но, хоть и принесла она ему столь горестную весть, она была связана с его возлюбленной, и Саня частенько разговаривал с Анной после занятий. Пухленькая Анхен ему сочувствовала, рассказывала о том, как Козетта жила в Мюнхене, и Александр не замечал поблескивающих на ее ресницах слез, а если и замечал, то относил исключительно на счет дружеского участия.

– У нее была большая тоска, господин учитель. Иногда она говорила со мной, мы читали книги, гуляли. А когда приезжал ее муж, – Анечка говорила по-русски очень чисто, почти без ошибок, и Саня думал, что так говорить ее научила Катя. Сердце его переполнялось любовью, бедная девушка не знала, как понять его взгляды, краснела и терялась, не смея остановиться, – он работал где-то на севере и жил там, то она замыкалась и не выходила из комнаты. Я слышала, как она плачет, и однажды он сказал ей, что увезет туда, где много солнца и гор. Наверное, она туда и уехала. Она ничего не сказала мне, когда прощалась. Только поцеловала.

– А что еще? – жадно спрашивал Тезкин, воображая свою милую Катерину и снова не зная, то ли ему радоваться, то ли печалиться ее страданиям.

– Однажды, незадолго до отъезда, она была очень больна. Несколько дней не выходила. Я волновалась и, когда она поправилась, купила ей цветы. Она почему-то заплакала, и мне стало неловко. А потом она уехала, герр Тезкин.

– А она говорила тебе что-нибудь обо мне? – спросил Саня, облизнув пересохшие губы.

– Нет, – покачала головой Анечка, глядя на своего учителя с немым упреком. – Она, по-моему, не смогла привыкнуть к Мюнхену. Но ведь это очень красивый город, и я его очень люблю. А вы, герр Тезкин?

– Я не знаю, – признался он, – мне, Анна, все равно.

Однако постепенно он начал привыкать к этой размеренной жизни, утром ходил на занятия, днем гулял по мюнхенским паркам, вечерами читал или шел в гости к Фолькеру, пил с ним пиво, толковал о Бердяеве и Павле Флоренском и даже пробовал что-то писать. Но с этим у Тезкина ничего не получилось. Он познакомился еще с несколькими семьями, в том числе и русскими, подружился с колоритным мужичком, сбежавшим в войну по велению Богородицы от большевиков и построившим церковь возле олимпийского стадиона, и говорил с ним на божественные темы, перемежая беседу возлияниями Бахусу, но счастья так и не было. Счастье осталось далеко в России, не то в Автозаводском сквере, не то в краснокирпичной школе, где ходили по этажам Серафима Хренова и Ирочка Раевская, не то в Крыму возле Гурзуфа, не то на Онеге, не то на Березайке, а здесь его не было и не могло быть. И, значит, права была светловолосая смеющаяся девушка в сером платье с янтарными бусами, сказавшая ему на прощание: «А с чего ты взял, что человек должен быть обязательно счастлив?»