Читать книгу "Вьетнамский кошмар - Брэд Брекк"

На шоссе и в переулках я был агрессивен и безжалостен. Меня не интересовало, кого я сбил и серьёзны ли последствия.

Это была война внутри войны. Предупредительное, вежливое вождение, которое я практиковал в Америке, в Сайгоне ни к чему бы не привело. Нужно было ездить как все, иначе мог приключиться нервный срыв.

Дорожное движение не обходилось без потерь. Большие военные грузовики, перевозившие солдат и припасы из Сайгона в Лонг Бинь, собирали свою дань с гражданского населения, сбивая пешеходов, мальчишек-велосипедистов и вьетнамских ковбоев на мотороллерах, которые ездили так, словно имели больше жизней, чем у кота Гарфилда.

Не думаю, что ситуацию можно было изменить. Любой, кто выезжал на улицы на средствах передвижения с размерами меньше автомобиля, рисковал своей жизнью.

Сайгон был грязен до омерзения. На самых оживлённых улицах можно было видеть, как женщины снимали мешковатые чёрные штаны, похожие на пижаму, и пuсали прямо у обочины. Дети спускали штанишки и садились на корточки опорожнить кишки, где только приспичит.

У Сида Абрамса была фотография, которую он сделал на улице Конг Ли. На ней был запечатлён «ответственный момент» в стиле француза-фотографа Анри Картье-Брессона, и для меня эта фотография олицетворяла все виды и запахи Сайгона.

На фото был изображён спустивший шорты и присевший на корточки маленький мальчик. И его экскремент — приплюснутая с одного конца сигарообразная какашка — летит вниз и уже вся в мухах.

Вот таким я запомнил Сайгон.

Архитектура города представляла собой дикую смесь Востока и Запада с налётом плесени и с красками, поблёкшими от жары, влажности и универсальной пористой структуры кирпича и цемента.

Ведущие во внутренние дворики окна, двери и ворота украшались орнаментом, исполненным в изысканных французских традициях. Стены вилл делались из бетона со ржавыми шипами и битым стеклом поверху, чтобы резать руки тем, кто рискнул бы на них взобраться. Иногда возводились чугунные ограды со штырями в качестве дополнительной защиты от воров, грабителей, обкуренных наркоманов и городских убийц, способных пришить за пару башмаков. Каждый день находили людей, плывущих по реке Сайгон с перерезанным горлом или ножом в спине.

В сезон дождей появлялись лужи, по которым шлёпали и прыгали пешеходы и месили их в жидкую грязь, но ближе к центру города таких водоёмов становилось меньше.

Везде были навалены кучи мусора: между зданиями, на перекрёстках, в подворотнях, вдоль стен вилл, по берегам реки во время отлива.

Эти кучи всё время ворошили. Бродячие собаки, дети и побирушки рылись в мусоре в поисках съедобных отбросов или сладостей.

Городская система сбора мусора пока ещё работала, хотя давным-давно хромала из-за недостатка рабочих рук и оборудования.

Иногда я видел, как мусорщики вилами загружали хлам в грузовики, но как только они уезжали, кучи вырастали снова.

Население Сайгона складывалось из различных этнических групп, объединённых религией, политикой, конфликтом или алчностью.

В Сайгоне проживало три четверти миллиона китайцев. В основном в старом районе Шолон. И пока китайцы контролировали бoльшую часть промышленности и торговли, они старались держаться в стороне от политики.

Сайгон населяли португальцы, англичане, испанцы, французы и немцы. Многими мастерскими-ателье и магазинами по продаже готового платья владели индийцы. И, конечно же, здесь можно было найти представителей всех возможных восточных народов, включая значительное количество японцев.

В конце 1966 года около 100 тысяч американских солдат и офицеров были расквартированы в пределах городских границ Сайгона. Это были не боевые части, а личный состав второго эшелона, занятый выполнением задач управления и снабжения, транспорта и связи.

Сайгон насчитывал приблизительно 25 тысяч профессиональных проституток, 50 тысяч шлюх занимались этим время от времени, и ещё 25 тысяч молодых женщин, которых называли «дан ба», подыскивали себе солдат, желающих платить за ночлег и стол в обмен на сексуальные услуги. Многие проститутки были сиротами войны и бежали из сельских районов. Их число росло по мере увеличения количества войск и роста ожесточённости боевых действий за пределами Сайгона.

Вьетнамские лавчонки открытого типа — их было много и на территории американских баз, и вокруг них — обычно принадлежали морщинистым «папасанам» с глазками-бусинками или их жёнам. Они принимали вещи в стирку, пришивали лычки на форму и продавали никчемные безделушки: кошельки из слоновой кожи, пепельницы-сувениры и жестяные сундучки, которые солдаты покупали, чтобы складывать ценности, одежду и выпивку.

Ещё они продавали австралийские шляпы — двусторонние, закамуфлированные серыми, зелёными и бурыми пятнами, которые мы называли шляпами «поймай меня и трахни». Я купил себе такую шляпу, когда ездил на «почтовой карете» в город, и носил на манер Габби Хейза, загнув поля вверх.

В центре Сайгона то и дело попадались запряжённые буйволами повозки и овощные тележки, которые тащили пони.

Женщины в обтягивающих блузках и конических шляпах сидели на корточках и пронзительными атональными голосами предлагали свой товар текущей мимо толпе.

Толпа в Сайгоне могла свести с ума любого. Возникало ощущение, что ты только что подхватил паранойю и никак не можешь от неё избавиться. Всегда нужно было опасаться вьетнамских щенков, способных незаметно сунуть тебе гранату в задний карман брюк.

Вокруг Сайгона рыскало несколько минёрных батальонов, которые всех держали в страхе. В качестве мер предосторожности военная полиция с помощью зеркал осматривала днища машин, въезжающих на американские объекты, квартиры для несемейных офицеров обкладывались мешками с песком, перед ними устанавливались КП и натягивалась проволока, а окна закрывались мелкими стальными решётками.

Но раз за разом вьетконговцам удавалось преодолеть эти преграды, и это укрепляло в нас чувство беспомощности и ужаса, которое и так захлёстывало всякий раз, когда мы ходили по городу в одиночку или группами.

Если вонь Сайгона не вызывала у тебя головной боли, то головная боль обязательно появлялась на большом центральном рынке. Сайгонцы покупали продукты каждый день, потому что для большинства семей не существовало понятия «холодильник». В результате овощи, фрукты и мясо были перезрелыми и для европейского носа отвратительно воняли.

Вот вам образчик пищи, которую продавали на рынке: куры с чёрными костями, сушёная рыба, облепленная мухами, утки, апельсины, дыни, различные зелёные овощи, жареные поросята, дары моря, змеиное и крысиное мясо, собачатина и рис, крабы и обезьяньи стейки прямо со шкурой.

И некоторые куски мяса были такие свежие, что, клянусь, ещё трепетали…

До 25–30-ти лет вьетнамцы кажутся моложе своего возраста, но потом они выглядят старше своих лет, особенно женщины. Трудно найти хорошо сохранившегося вьетнамца среднего возраста. Подозреваю, что обусловленные войной питание, состояние здоровья и образ жизни сильно повлияли на этот феномен.