Читать книгу "Мэгги Кэссиди - Джек Керуак"

О, как же трещит наш огонь — как чудесно лебединое горло ее — я лежу в постели черной ночи, выдувая белые облака пузырей диалога для своих снов с золотой гравировкой — Дорогой Ангел Гавриил задумчиво парит надо мной, слушает. (Поленья из старого Адирондака в пентхаусе, там же мое охотничье ружье, богатые фрискинские герои пентхаусов из раннего Джека Лондона вторглись в Нью-Йорк из Лоуэлла, штат Массачусетс, а это прямая дорожка от пляжных плацдармов и холодных сосен реки Святого Лаврентия, из-за mer[69]где бретонские мальчишки-рыбари путают сети потрескавшейся от соли рукой и приходится начинать все сызнова —) Мои завитки мировидения носятся кругами по комнате, я сглатываю, когда вижу неохватных матерей света, роящихся вокруг, и слышу, как брат мой дерево в не большей глухомани снаружи в Бруклине царапает забор в легком августовском бруклинском ветерке. Во сне моем есть и жена, прекрасная настолько, что слов нет, не Мэгги, а какая-то роскошная новая блондинка, золотая и сексуальная, звездное совершенство с шеей из славного кружева, долгой мягкой кожей, задорной верхней губой — я представлял себе шикарную Джин Тьерни — и к ней прилагается голос, как у Китти Кал-лен, Хелен О’Коннелл[70], прекрасная юная американская девушка, что возбуждается у тебя в руках —

На следующий день, как бы там ни было и вне зависимости от всяких этих снов, сколь ни обоснованы они, мы с мамой рука об руку прошли по траве поля Хорэса Манна — открытые трибуны, ворота, английские готические крыши, увитый розами коттедж самого директора школы, сложенный из камня — военный форт Царства, выходящий на иные миры, — уже в семнадцать у меня сложилось увлечение до некоего дня рисовать карты и записывать истории иного мира с иной географией иной Африки, иной планеты Африк, Испании, паник, болей, берегов, мечей — Мало знал я о мире, в котором жил.

То была богатая школа для молодых евреев от восьми до шестнадцати лет, всего восемь классов, видно было, как они приезжали в школу на лимузинах, и родители их окидывали школу взглядом, проверяя. Она была высока, тепла, красива.

— О Ти-Жан, как славно будет тебе в этом маленьком раю! Мальчик мой! Теперь-то в этом есть какой-то смысл! — решительно изрекла моя мама. — Теперь нам есть чем гордиться — ты станешь настоящим человечком в таком месте, тут не просто обычные старые учителя, будто в какой-нибудь старой грязной школе, куда хаживал твой отец в Провиденсе и потом постоянно об этом рассказывал, а теперь хочет, чтобы и ты по его стопам пошел — поп, поступай сюда, а потом в Коламбию, это лучшая идея. — У себя в голове мама уже видела, как живет в Нью-Йорке, гуляет под большими огнями великого волнующего мира и замечательных представлений, рек, морей, ресторанов, Джека Демпси, «Причуд Зигфилда»[71], Людвига Бауманна[72]в Бруклине, и среди огромных магазинов на Пятой авеню в Нью-Йорке — В моем крохотном детстве она уже привозила меня в Нью-Йорк, чтобы я посмотрел метро, Кони-Айленд, «Рокси» — я в пять лет заснул в трагическом метро погребенных людей, трясясь из стороны в сторону в черном воздухе ночи.

Хорэс Манн платил мне стипендию, которая покрывала большую часть моего обучения; остальное зависело только от меня, моего отца, моей матери; осенью я помог школе сильной рекламой в газетах — там было 10—12 таких парней, как я — «незаконных» старшеклассников отовсюду — здоровяки, мы мочили всех, кроме Блэра (0—6), это был скандал — у здоровяков ведь тоже свои любови, бурливости и печальности шестнадцати лет.

— Вот теперь ты устроен, — сказала мне мама, когда мы гуляли по прекрасным чистым залам, — купим тебе хорошее новое пальто, чтобы в таком местечке ты хорошо выглядел, здесь же так прелестно! — В своем тайном сердце мама была уверена, что я стану крупным директором страховых компаний. Совсем как при Первом Причастии, я для нее был ангелочком с чистым будущим.

38

Она вернулась домой, все посылали друг другу гигантские письма — Чтобы приготовиться, я украсил свою комнату у бабушки старыми пыльными книгами из погреба — Я серьезно просиживал на вымощенном плитами дворе с цветочками и деревянным заборчиком, иногда со стаканчиком чего-нибудь вроде имбирного лимонада, и читал «Жажду жизни»[73], жизнь Ван Гога, которую выудил из мусорного бака, и весь день наблюдал за огромными зданиями Бруклина: сладковатый запах копоти и другие ароматы вроде пара от большой кофейной урны под мостовыми — сидел на качелях — по ночам здания сияли — далекий поезд с истошными воями на глубоком горизонте — меня схватывал страх — и недаром.

Я начал ходить на футбольные тренировки, но иногда сачковал, чтобы в одиночестве заруливать в кино на Таймс-сквер, пить огромные молочные коктейли за 5 центов, невозможно взбитые, будто вата, пьешь иллюзию жидкости, точно сам вкус Нью-Йорка — Долго гулял по Гарлему, сцепив за спиной руки, с огромным интересом разглядывая всё в ревущих сентябрьских сумерках, ни малейшего представления о пугающих сложностях, что позже возникнут у меня в уме по поводу «Гарлема» и людей с черной кожей —

Получал письма от Джи-Джея, Скота, Елозы и Винни — Джи-Джей писал:

Всю дурость побоку, Загг, я просто, наверное, еще не свыкся с мыслью, что ты уехал. Иногда выхожу с рынка Парента и говорю: «Ну, схожу-ка я к Джеку, послушаем „Клуб 920“», — а потом вспоминаю, что тебя нет. Хотя, с одной стороны, я рад, что ты в Нью-Йорке, Загг, потому что здесь хуже, чем в пустыне Сахара. Я имею в виду, что всё мертво. Одно и то же каждый день изо дня в день. Монотонность в лучшем виде. В этом году я пойду в школу уже как выпускник, Загг, или, по крайней мере, если не передумаю, то пойду. Ма обещала, что постарается изо всех сил, чтобы отправить меня в колледж, если я пойду. С тем, как все сейчас обстоит, возможность слабая, но я надеюсь на лучшее. Ну, вот примерно и все, Джек, только не забудь передать своей маме от меня большой привет.[74]А я надеюсь, что удача с тобой будет во всем.

Твой Приятель

Гас

Скотти, сидя за материнским круглым столом у печки на своей бурой кухне, писал: «Привет, Заггут Малявка: Ну, у меня —» и рассказывал о своей работе — «поэтому когда я опять выйду в дневную или еще лучше —» а потом говорил о Елозе таким образом, что мне становилось видно: очень много чего вымочило дождем с тех пор, как Мэгги отвергла меня в милом Лоуэлле, уже заполнялся новый тоскливый бочонок, и в нем грозил утопнуть целый мир —